class="p1">Это и впрямь была дуэль. И Брит — единственный, кто владел оружием. Так что оставалось то, что Персиваль никогда не умел. Признать поражение.
— Пошли. У тебя час.
Глава 16. По заслугам. Часть 3
Стул в допросной комнате был жёстким и неудобным. Персиваль предполагал, что это не было случайностью. Он привык к отсутствию комфорта. Так бывает, когда приходится засыпать в страшную качку, слушая свист ветра через щели, предсмертные стоны соседа по каюте, и терпя тошноту и ледяную воду, то и дело назойливым, сводящим с ума равномерным стуком капающую на подголовье привинченной к полу койки. Чувствовать проникающий в кости холод и вечную непросыхающую влагу. Чувствовать, как далеко твой дом и как с каждым днём тебе всё больше на это плевать. Чувствовать себя одиноким в этом бескрайнем океане и понимать, что если не сможешь принять себя, целиком и безоговорочно, то просто провалишься в бездну.
Всё это было хуже, чем оказаться здесь, в допросной комнате. В тепле и сухости, под слепящим светом ламп, перебивающих солнечный свет из окон. И в тоже время куда лучше, ведь там — в море — Персиваль знал, кто он. Знал, почему там оказался. И знал, какое его ждёт будущее. И даже на борту маленького корабля, под постоянным присмотром старших по званию, ощущал себя свободным.
Брита в допросной не было. Он отлучился, только поднявшись на этаж, и отсутствовал уже около пятнадцати минут, оставив вместо себя двух не слишком приятного вида стражников. Один из них то и дело шмыгал сбитым на левую сторону носом, мешая Персивалю сосредоточиться. Но мысли и так не желали складываться в единую картину.
Подполковник погиб. Погиб сразу после отстранения. Погиб в казармах, полных людьми. В казармах, где его и быть не должно было, учитывая, как прошёл разговор с генералом Даунстрендом.
И у Персиваля было много вопросов. Но сейчас, по какой-то причине, он был вынужден не задавать их, а отвечать на чужие.
В этой тишине он думал о подполковнике Альбрехте Орселе. О том, как тот просил его передать что-то генералу. О том, что он собирался сообщить ему нечто важное. А Персиваль лишь оттолкнул его, а затем ударил. Тогда это казалось правильным. Казалось единственным возможным вариантом поведения. Но теперь он ощущал себя так, будто не выполнил последнюю волю умирающего, пусть и не знал, что дни этого человека сочтены.
Он думал и о семье. О том, как воспримет Элиза его возвращение на службу. Сыграет ли она радость за него так же натурально, как недавно радовалась его отстранению? Наверняка сейчас она злилась, не обнаружив Персиваля дома. Послушав то, что рассказала ей миссис Роджерс. Увидев спину своего единственного сына, окрашенную кровью и шрамами от плетей, которые останутся с ним навсегда. Шрамами, в которых виноват он, Персиваль.
Он поморщился. Он и вправду устал подводить жену. Знал, что она, после их вчерашнего разговора пойдёт к Эллиоту Виндру, несмотря на несогласие Персиваля или даже благодаря ему. Но теперь ей придётся вместо этого отвезти сына в порт. Он не подстроил это специально, и всё же, в глубине души, был рад, что из её затеи с Эллиотом ничего не выйдет.
Помочь городу — вот чего она хотела. Это было то, чем сам Персиваль занимался, сколько себя помнил. Вот только забота о городе никогда не была главным из его приоритетов. Армия... была простым путём. Это было то, чему его учили. Было то, где ему было приготовлено место. Где не нужно было думать, что делать. Не нужно искать друзей или команду, ведь тебя окружат теми, с кем тебе придётся находиться рядом, хочешь ты этого или нет.
Не говоря о том, что служба в армии считалась социально приемлемой работой. За неё платили достаточно денег, чтобы Персиваль мог обеспечить себя, жену, огромный дом и Аллека. Встречались даже люди — куда больше, чем он мог бы предположить, — которые, стоило Персивалю облачиться в мундир, смотрели на него с восхищением, восторгом и чуть ли не вожделением. Встречаясь с этими людьми, Персивалю хотелось отхлестать по лицу каждого. Понимали ли они, чем именно восхищались? Нет, вряд ли. Честной была только Элиза. Элиза, которая порой смотрела на него со страхом. Но в тоже время, всегда старалась отыскать внутри него нечто хорошее. И порой ей даже удавалось. Удавалось сделать так, чтобы в это хорошее поверил даже сам Персиваль. А этот её испуганный взгляд... Он помогал. Напоминал Персивалю о том, кем он должен быть. Не хорошим и добрым. Но хотя бы тем, кто не пугает до смерти свою жену.
Достижимые цели шаг за шагом. Он слышал эти слова от какого-то знакомого отца. Сам отец так бы никогда не сказал. По его мнению, можно было сдвинуть с места остров, если таким окажется приказ. И когда он за что-то брался, людям действительно казалось возможным всё. По крайней мере до того момента, когда он умер, проглядев обход с фланга от какого-то желторотого сопляка. Пожалуй, такое окончание должно было быть поучительным. Вот только, чему именно оно учило, Персиваль до сих пор не понял.
Персивалю не нравилось желание Элизы примкнуть к Эллиоту. Не потому, что он не любил самого Эллиота или не верил, что его цели столь же чисты, как его проповеди. Не потому, что сам он защищал остров только для того, чтобы кормить живущего внутри него зверя. Просто он знал, что, защищая что-то, ты непременно вынужден встретиться с тем, кто хочет это у тебя забрать. Встретиться с врагом лицом к лицу. Биться с ним насмерть. И Персиваль не знал, чего именно боится больше. Что Элиза, будучи невинной и доброй, проиграет эту битву. Или, что, столкнувшись с врагом, она потеряет себя и превратится в такого, как он.
Добрые люди должны быть вознаграждены. Но наградой за героизм могут быть лишь шрамы.
Наконец Брит появился. Медленно вошёл в комнату, осмотрел Персиваля долгим взглядом, будто бы и забыл, что вообще привёл его в допросную. Затем жестом велел стражникам выйти и опустился на стул напротив, обитый красным бархатом и куда более удобный. На стол, который их теперь разделял, он положил единственное, что у него было в руках — небольшой блокнот. И, пролистнув несколько исписанных страниц, открыл его на чистой.
— Знаешь, Болло, — сказал он, не поднимая глаз. — Я предполагал, что рано или поздно ты здесь окажешься. Мне говорили,
