Теоретический кризис радикального анархо-коммунизма придал новый импульс разработке анархо-синдикалистской теории «переходного периода» и идеи эволюционного движения к анархии путём поглощения существующего общества анархической субкультурой (М. Неттлау, М. Корн, авторы журнала «Пробуждение»). Анархо-синдикалисты постепенно вернулись от анархо-коммунизма П. Кропоткина к анархо-коллективизму П.Ж. Прудона и М. Бакунина, оставив коммунизм лишь в качестве далёкой перспективы, общей тенденции развития человечества.
* * *
Мысли анархистов в это время всё больше занимает Испания. Махно продолжал пользоваться большим авторитетом в международных анархистских кругах, его мнение было важно и для испанцев.
12 июля 1927 г. Махно выступил с речью на банкете в честь освобождения испанских анархистов Аскасо, Дуррути и Ховера. Затем он несколько часов беседовал с Аскасо и Дуррути. Махно надеялся, что условия для «революции с определённым анархистским содержанием» будут лучше в Испании, чем в России, так как там есть «революционные традиции и политическая зрелость» рабочего класса и крестьянства, «чувство организованности, которого нам не хватало в России». В этом он оказался прав. Прощаясь, Махно сказал: «Махно никогда не сторонился борьбы; если я буду ещё жив, когда вы начнёте вашу борьбу, я буду с вами»[882].
Своеобразным политическим завещанием батьки стали его статьи о ситуации в Испании 1931–1933 гг., в том числе его письмо к испанским анархистам X. Карбо и А. Пестанья, лидерам Национальной конфедерации труда — крупного анархо-синдикалистского профсоюза[883]. Н. Махно пишет, что завоевание земли, хлеба и воли должно быть «наименее болезненным»[884]. Он не является апологетом насилия. Как и в 1917 г., сначала нужно попытаться решить дело миром, опираясь на широкие массы. Н. Махно даже признаёт, что Испанская революция началась «с избирательного бюллетеня», демонстрируя, таким образом, готовность частично пересмотреть отношение к выборам[885].
Оценивая первые итоги Испанской революции (которые он считал неутешительными), Н. Махно вспоминает об организационной беспомощности городских анархистов России и Украины. Та же тенденция беспокоит его и в Испании: «Ощутив относительную свободу, анархисты, как и обыватели, увлеклись свободноговорением»[886]. А нужно создавать сильные массовые организации (испанские анархисты вскоре добьются больших успехов на этой ниве).
Другая проблема, которую с особой остротой поставила Испанская революция, касалась политики союзов. Возможен ли союз с коммунистами против реакции? Н. Махно даёт коммунистам однозначно негативную оценку: «Они встретили революцию как средство, с помощью которого… можно более развязно дурачить всевозможными неосуществимыми, ложными обещаниями пролетарские головы и прибирать их к рукам, чтобы с их физической помощью утвердить свою чёрную партийную диктатуру»[887]. Понятно, что Махно выступает против союза с коммунистами. В письме к испанским анархистам Махно утверждает: «испанские коммунисты-большевики, я думаю, такие же, как и их друзья — русские. Они пойдут по стопам иезуита Ленина и даже Сталина, они, чтобы утвердить свою партийную власть в стране… не замедлят объявить свою монополию на все достижения революции…, и они предадут и союзников, и самое дело революции»[888]. Это предупреждение способствовало настороженности анархистов в отношении коммунистов в Испании.
Махновское движение во многом станет примером для подражания его испанских единомышленников. Несмотря на предупреждение Махно, его испанские и каталонские единомышленники логикой событий принуждены будут проделать тот же путь общего фронта революционных сил. Испанским анархистам придётся испытать и удар со стороны союзников. Раскол революционного фронта станет одной из причин поражения Испанской революции, в которой анархизм сыграет даже большую роль, чем в Российской[889].
* * *
И. Метт, общавшаяся с Махно в последние годы жизни, вспоминала, что «Махно был человеком чистым, даже целомудренным… Махно страстно любил дочь. Я не знаю, какими стали их отношения в конце его жизни, но когда девочка была маленькой, Махно бесконечно возился с ней, баловал её, хотя в раздражении, бывало случалось, колотил её, после чего чувствовал себя совершенно больным только от одной мысли, что мог поднять на неё руку»[890]. Дочь Махно дожила до 1993 г., когда о Махно стали говорить без приставки «бандит».
В тяжёлых условиях эмиграции батько держался достойно: «Я очень часто встречалась с ним на протяжении трёх лет в Париже и никогда не видела его пьяным. Несколько раз в качестве переводчика я сопровождала Махно на обеды, организованные в его честь западными анархистами. Нестор пьянел от первого стакана вина, глаза его начинали блестеть, он становился более красноречивым, но, повторяю, по настоящему пьяным я его не видела никогда. Мне говорили, что в последние годы он голодал…»[891]
Последние годы Махно тяжело болел туберкулёзом, сильно беспокоила и рана в ноге. Семью кормила жена, работавшая в пансионате прачкой. Они часто жили раздельно, отношения в семье в этих тяжёлых условиях были неровными. Махно надолго оставался один. Иногда бродил по улицам. Что волновало неугомонного революционера в последние месяцы жизни? Это были бурные дни в истории Франции. В феврале 1934 г. правые радикалы и фашисты вышли на улицы, чтобы попробовать на прочность Французскую республику. В ответ улицы столицы заполнили левые. Ненавидевшие друг друга социалисты и коммунисты учились действовать вместе, и даже анархисты были готовы поддержать республику в борьбе с фашистской угрозой. Так закладывались основы Народного фронта — того самого фронта трудящихся, о котором мечтал Махно во время гражданской войны.
Зная характер Махно, нельзя исключать, что он участвовал в этих зимних демонстрациях. Для тяжело больного человека это было смертельно опасно.
«Зимой ему стало хуже, — вспоминает Г. Кузьменко — и приблизительно в марте месяце 1934 г. мы поместили его в один из французских госпиталей в Париже. По воскресеньям я его часто там навещала. Здесь я встречалась с его многочисленными товарищами, как русскими, так и французами»[892].
