После обеда пошел покупать сундук для приобретенных книг. Деревянные изделия здесь сравнительно дороги вследствие отдаленности доставки леса. Лам Юн-хо-гуна хоронят или, точнее, сжигают в особых сундуках в сидячем положении, за городом, к северу от Халха-гуаня[165], во дворе особого храма, который в старину служил как бы приемным покоем для больных лам. Купил вместо деревянного бумажный сундук за 100 тунцзыров и замочек за 15 тунцзыров. Не знаю, довезет ли он мои книги до места назначения.
29 августа. Суббота. После раннего обеда в 11 часов отправился в Хуан-сы, находящийся на севере от северных городских стен. Сначала зашел в храм с надписью «yeke surγaγuli-yin dukan»[166]. Внутри три большие неуклюжие статуи будд, впереди коих дешевые светильники и т. п. По обеим сторонам спереди, на обычном месте, две каменные плиты с надписями, содержащие указы императора Кан-си 33 года[167] [зайца] 1-го летнего месяца. Содержание говорит, в общем, о том, что в годы правления Шунчжи здесь повелено было поставить храм, но с прошествием годов храм пришел в ветхость, поэтому император, назначив специального чиновника, повелел возобновить храм. На правой стороне такая же плита с надписью 8 года правления Шунчжи[168].
Западнее идет двор Миндол-хутухты[169], который содержится более или менее чисто и потому был отведен для пребывания далай-ламы в прошлом году. Дворец же далай-ламы, находящийся еще западнее, пришел в совершенное разрушение.
По-видимому, дворец был в свое время очень хорош. Теперь деревянные колонны покосились и весь храм готов рухнуть. Еще западнее – дворец для [3-го] банчэня-эрдэни [– панчен-ламы Тибета]. Здесь главной достопримечательностью является, нет сомнения, субурган 3-го банчэня Балдан-еши, умершего здесь[170].
Спереди обычные плиты, поставленные на черепахах, надписи на четырех языках, но вследствие времени и грязного содержания, а также высоты – неразборчивы. Из тибетского текста усмотрел только дату правления Цянь-луна – 47-й год[171] первой луны года тигра – хороший день. Сам субурган весь из белого мрамора. Построен на высоком пьедестале, на который ведет лестница. Кругом субургана – сцены из жизни Будды. Но все испорчено в последнюю войну (движение ихэтуаней).
В общем, удивительная постройка и ценный памятник искусства времени Цянь-луна. Жаль только, что он испорчен варварской рукой европейских «цивилизованных» солдат. Такой порче субурган подвергся, как думают монголы, потому что ихэтуаням угодно было устроить здесь свой военный лагерь. Хорошая отместка!
Сегодня пришел ко мне один весьма словоохотливый халхаский лама-старожил. Впрочем, темой [его разговора] были местные халхаские сплетни. Он происходит из хошуна Намсарай-цзасака (ныне гуна)[172], около Кяхты. Говорил о смерти прежнего тушету-хана, затем его преемника – ламы, потом о споре за наследство, исчезновении неудачного претендента лхасского рабчжамбы, о домогательствах Ринчэна-тусалакчи при надзирателе прикяхтинских караулов, старавшегося поставить ханом своего сына, и, наконец, о наследовании Даши-Нимы, о смерти в шестой луне Цэцэн-хана, вероятными наследниками которого называют двух сыновей заморенного в тюрьме старшего брата покойного, и т. п.
Когда я спросил, почему монгольские князья бездетны в большинстве, он не мог дать иного ответа, как по причине судьбы. На мой вопрос, что такое пожертвования богдо и шандзодбы на училище в Урге, он таинственно покачал головой и дал намек, что это какие-то проделки и что он не ждет от них ничего путного. С иронией говорил о новом титуле, полученном шандзодбой Бадма-цыреном. Кроме того, он сообщил, что один из прежних да-лам, Ринчэн, сошел с ума, и богдо пожелал (вернее, ходатайствовал) заключить его в мукденскую тюрьму, где он, испытав строгие порядки богдохана, выздоровеет. Раньше выздоровления Ринчэн умер от строгостей тюремной жизни на чужбине! Таковы некоторые подробности халхаской жизни!
30 августа. Воскресенье. Сегодня в 12, когда раковинами дали сигнал братии принимать объединенную пищу (теперь так называемый 45-дневный ярнай, или хайлан [173]: после обеда уже до следующего утра есть нельзя), я пошел осматривать юн-хогунские святыни. Лишь только вошел в первые ворота, перед глазами открылись два обычных передних павильончика с каменными плитами на черепахах. На левой руке монгольско-тибетская надпись, на правой – китайско-маньчжурская: какие-то поучения. Затем вторая ограда. Посередине ее ворота с надписью «nayraltu nayramdaqu egüde»[174].
Лишь только я зашел в боковую калитку, ко мне пристал один из лам-сторожей и спросил, не пожелаю ли я поклониться в сумэ Дуйсум-санчжаю [будде трех времен]. Я согласился, и он открыл предо мною храм. Здесь три обычных бурхана. Убранство хорошее. На полу, хотя и старые, ковры. Лама предложил зажечь свечи. Я зажег три. Он попросил чохов[175], на вопрос – сколько, ответил – по благоволению. Тут около светильников лежат серебряные монеты, по-видимому, для того, чтобы посетители последовали прежним примерам приношений.
Перед этой кумирней в особом здании рескрипт 57-го года [год водяной мыши] 1-го дня 1-й луны правления Цянь-луна[176]. В этом рескрипте [император] не соглашается с прежними порядками избрания хубилганов и устанавливает правила баллотировать посредством вытаскивания палочек (по-монгольски – сабха) из кувшина (по-монгольски – хомха) в тибетской Лхасе […] Плита представляет четырехсторонний правильный параллелепипед – на каждой стороне та же надпись на китайском, маньчжурском, тибетском и монгольском языках.
