Название Бриджхаус, изначально относившееся к восьмиэтажному зданию, стоявшему у моста Гарден-Бридж в районе Ханкоу, очень скоро превратилось для шанхайцев в синоним слова «ужас». Именно здесь Кэмпэйтай подвергала допросам и пыткам журналистов, бизнесменов и простых китайских граждан. Очень немногим удавалось выжить, пройдя через побои, пытку водой, голод и болезни, практиковавшиеся в этом кошмарном месте.
С каждым днем положение становилось все хуже. На Рождество 1941 года, несмотря на отчаянные усилия Шотландского королевского полка отстоять Коулун, пал Гонконг. Радио националистов оповестило слушателей о том, что китайская армия численностью в пятнадцать тысяч человек уже в пути и вскоре Гонконг будет освобожден. Но, как и многие другие заявления Чан Кайши, это тоже оказалось ложью.
Японцы заняли Сингапур, Малайю, Бирму и теперь грозили Австралии, предприняв попытку форсировать горы Оуэн-Стенли в Новой Гвинее.
На главных перекрестках Шанхая установили щиты, где вывешивались фотографии, призванные иллюстрировать успехи японских войск и неудачи стран-союзников. Эти фотовитрины неизменно сопровождали сделанные аршинными буквами надписи: «Новый порядок в Восточной Азии» или «Азия — для азиатов».
В июне 1942 года японцы были потрясены дерзким налетом американских самолетов под командованием Джимми Дулитла на Токио, однако возмездие последовало незамедлительно. У многих пилотов Дулитла не хватило топлива, чтобы вернуться на базу, и они посадили свои самолеты на воду. Японцы подобрали летчиков, привезли в Шанхай и заставили полуголыми маршировать до Бриджхауса, а потом рыть могилы для самих себя. Каждый из них был застрелен в затылок.
Наконец в августе 1942 года в гавань Шанхая прибыли два корабля, с тем чтобы репатриировать иностранных граждан. Американцы и канадцы погрузились на «Грифолм», а англичан забрал «Камакура Мару».
Но не существовало такого огромного корабля, который мог бы вывезти всех иностранцев, мечтавших бежать из Поднебесной. Вскоре после того как два эти судна покинули гавань, японцы приступили к «перемещению» граждан вражеских государств в концентрационные лагеря.
В феврале 1943 года Генрих Гиммлер, главарь нацистской СС, направил Йозефа Мейзингера, который, будучи начальником варшавского гестапо, столь успешно руководил уничтожением ста тысяч евреев в Варшаве, в Шанхай в рамках осуществления плана «Окончательное решение». На официальном приеме, который устроил Мейзингер, он сообщил японским гостям:
— Все проще простого. Дождемся их праздника рош-ашана, когда все они отправляются молиться, дадим им десять минут, а потом запрем двери снаружи и подожжем синагоги вместе со всеми их раввинами. — Увидев оторопевшие лица японцев, он посмотрел на своего переводчика и спросил: — В чем дело?
Японцы действительно были потрясены. На их взгляд, Мейзингер был похож на еврея не меньше, чем любой другой белый человек. Они вообще были не способны видеть различия между белыми. Тем не менее японцы верили нацистской пропаганде, твердившей, что евреи правят Соединенными Штатами, и знали, что рано или поздно с Америкой придется мириться. Поэтому они хотели в будущем иметь возможность указать на свое хорошее отношение к шанхайским евреям и тем самым продемонстрировать, что они являются надежным партнером в мирных переговорах. Преследуя эту цель, японцы в течение нескольких следующих месяцев только и делали, что улыбались, а немцы кипятились и настаивали на своем. Наконец японцы уступили их натиску и согласились поместить евреев, приехавших в Шанхай после 1937 года, в гетто в Ханкоу, на территорию всего в одну квадратную милю.
Мейзингер расценил это как пусть частичную, но все же победу.
— Дайте им двадцать четыре часа для того, чтобы они убрались в гетто, — попросил он.
Японцы не понимали причин подобной спешки, но, не желая лишний раз раздражать могущественного союзника, отдали распоряжение о переселении. Евреям давалось девяносто дней на то, чтобы покинуть свои дома за пределами Ханкоу и перебраться в гетто.
Из записной книжки Сказителя
Японские бронемашины медленно ползут по улице Тяньцзинь Лу, а впереди них устало плетутся три семьи европейцев с чемоданами — дорогими кожаными и дешевыми картонными. Бока чемоданов вздулись, будто вещи, которыми они набиты, стремятся вырваться наружу и устлать собой всю улицу.
Несчастные европейцы словно в одночасье заблудились на своей новой иностранной родине.
Одна женщина спотыкается. Японский солдат кричит на нее. Высокий мужчина, вероятно ее муж, выходит вперед, но его штыками загоняют обратно в строй. Я смотрю на него, замечаю на его лице выражение стыда и шока и помещаю это ощущение в свою память — в ее тайный отсек, который, по-моему, уже переполнен, как жалкие чемоданы этих бедняг. Но я все же нахожу там место. Почетное место, ибо смирение этих европейцев так сильно напоминает сейчас традиционное терпение азиатов! В нем ощущается беспомощность перед лицом превосходящего противника — тема для еще одной оперы. Я стою в одиночестве, смотрю на это и вновь ощущаю, как приближается нечто холодное. Надеюсь, у меня достанет сил.
Сказитель закрыл свой маленький блокнот и сунул руку в карман. Там было пусто, и это встревожило его. В кармане явно чего-то не хватало.
* * *
Евреи подчинились приказу и перебрались на территорию гетто в Ханкоу, которое сразу же оказалось переполненным. Многие окончили жизнь в общественных приютах, называвшихся хеймес, куда их поселили сразу же по прибытии в Шанхай. Тогда многие распродали все свое имущество и работали от рассвета до заката, чтобы выбраться из этих ужасных трущоб, и вот теперь они вернулись туда, откуда начинали.
Вскоре началась нехватка пищи, между простыми евреями и ортодоксальными иудеями возникло ощутимое напряжение. Многие ортодоксы получали от состоятельных американских евреев ежемесячное пособие в размере тридцати долларов. Тридцати американских долларов было достаточно, чтобы покупать мясо, молоко, свежие овощи. Остальным же приходилось довольствоваться одной капустой, их косили дизентерия, тиф и другие инфекционные болезни, неизменные спутники перенаселенности и недоедания.
Ортодоксальных иудеев и членов их семей можно было безошибочно узнать по мягким, изнеженным рукам, румяным лицам и толстым задам.
Шанхай наводнили немцы. Один из них, офицер с рыбьим лицом, пришел к Сказителю и предложил ему поставить оперу, написанную каким-то человеком по имени Штраус. Сказитель слушал граммофонную пластинку, покуда у него не кончилось терпение.
— Отчего они так кричат? — спросил он. — Им что, очень больно?
Немец выругался, плюнул и пролаял на ломаном китайском:
— А мне говорили, что вы разбираетесь в опере!
Сказитель слегка поклонился своеобразному комплименту, но отказался знакомить шанхайскую публику с творчеством Штрауса. В ту же ночь неизвестные разбили все окна в его доме, а дверь главного входа заколотили досками.
«Не такая уж страшная кара за неподчинение в военное время», — думал он, стоя посередине улицы. Сказитель, однако, знал, что это — только начало, вступление к приближавшемуся холоду.
