— Станьте здесь, — указал Варрин.
Без дальнейших объяснений он подошел к сестре и встал на колени рядом с ней. Потом взял кожаную чашу с темной, густой жидкостью. Эсс'ир закрыла глаза. У нее было спокойное лицо, как будто она спала. Варрин окунул кончик длинной тонкой хвоинки в жидкость и поболтал ею в чаше, чтобы инструмент пропитался.
Недоумевающая Эньяра нахмурилась.
— Это кин'тин, — объяснил Оризиан. — Она убила своего первого врага.
Эньяра поморщилась, когда Варрин поставил чашу и придвинулся к сестре, изготовив покрытую краской иглу.
— Он собирается нанести ей татуировку? — почти недоверчиво спросила Эньяра.
Когда игла проколола щеку Эсс'ир, ее лицо почти не дернулось. Варрин накалывал завиток, след его работы метили бусинки крови и краски. Медленно проступал рисунок. В этом процессе было что-то ужасное, но притягательное. Такое украшение, которое никогда не позволялось женщинам среди Кровей Хейг, здесь совершалось в знак уважения. Эньяре было интересно, что чувствует Оризиан при виде того, как портят прекрасную кожу Эсс'ир. Она взглянула на него и по выражению его лица поняла, что вряд ли он вообще воспринимает это как порчу.
Действо продолжалось почти час. Варрин ни разу не промахнулся; Эсс'ир ни разу не открыла глаза, не издала ни звука. Текла кровь, кин'тин проступал и завивался по всей коже лица. Некоторые из проходивших мимо кирининов останавливались и некоторое время наблюдали за процессом, но редко задерживались надолго. Даже детей за эти долгие минуты заметно поубавилось. Наконец Варрин отодвинулся, сел на землю, отложил иглу и поставил рядом чашу, потом взял тряпочку и осторожно промокнул ею лицо сестры.
Эсс'ир поморгала, кивнула брату, поднялась на ноги и оглянулась туда, где стояли Оризиан, Эньяра и Рот.
— Благодарю вас, — сказала она.
— За что? — спросил Оризиан.
— За то, что дали мне возможность получить кин'тин.
Кровь все еще струилась по лицу из множества крошечных ран. Она выглядела так, будто ее только что терзали в какой-то жестокой битве. Эньяре очень хотелось отвернуться, но повернулась и ушла Эсс'ир. Варрин пошел следом за ней. Оризиан провожал их взглядом.
— Счастливчики, — чуть громче, чем требовалось, сказала Ивен, стоявшая позади них. Все трое изумленно уставились на нее.
— Как давно вы здесь? — строго спросила Эньяра улыбающуюся и почти не скрывавшую удовлетворения Ивен.
— А, недавно. Я говорю, счастливчики вы. В наше время редчайший случай, чтобы хуанин стал свидетелем награждения кин'тином. Честь, должна сказать.
В этот момент Эньяра осознала, что рука что-то стискивает в кармане. Несколько мгновений она перебирала это пальцами, а потом вдруг поняла, что это, и острое ощущение вины пронзило ее. Она осторожно вытащила на свет короткий шнурок с узелками и держала его на ладони.
Оризиан ничего не заметил, но заметила Ивен.
— Та-ак. Откуда это у тебя? — спросила на'кирим. Оризиан взглянул на то, что держала Эньяра.
— Я забыла. Иньюрен дал мне это, когда мы ушли из Андурана. Он сказал…
— Он сказал, что это должно быть похоронено, — закончил за нее Оризиан.
— Мне жаль. Я забыла, — повторила Эньяра.
Оризиан слегка качнул головой и двумя пальцами взял шнурок. Какая-то отрешенность появилась в его лице, когда он вертел один из узелков.
— Это то, что… что киринины делают, если боятся, что их тело не будет захоронено подобающим образом.
Он встретился глазами с Эньярой.
— Это его жизнь. Каждый узелок — это кусочек его жизни.
— Откуда ты заешь? — тихо спросила Эньяра.
— Перед выходом из своего лагеря Эсс'ир с братом сделали такие же.
— Значит, нам надо похоронить это?
Оризиан ответил не сразу. Он держал шнурок в пальцах так бережно, словно это была величайшая драгоценность. Эньяра не знала почему, но, увидев выражение его лица, подумала об отце.
— Мы должны отдать это Эсс'ир, — тихо произнес Оризиан. — Я думаю, это для нее. Она будет знать, что с этим делать.
Ивен сказала ему:
— Он, когда это делал, должен был думать и о вас. Узелки могут быть событиями или чувствами. Или людьми. Я уверена, в некоторых из них он хотел поместить вас. — Голос у нее на этот раз был ласковым и осторожным.
— Возможно. Хотелось бы знать, о чем и что он думал, когда это делал. — Он взял шнурок за один конец, и тот повис.
— Даже если бы он остался жив, он не сказал бы вам, что в этих узелках. Это очень личное. Беседа со смертью.
— Я отдам это Эсс'ир, — решил Оризиан.
— Нет, — сказала Ивен еще ласково, но уже тверже. — Он дал это Эньяре. Для таких вещей это очень важно. Именно она должна отдать это Эсс'ир для захоронения, и думаю, она, Эньяра, тоже считает, что это лучше всего сделать ей.
Оризиан протянул сестре шнурок с узелками. Эньяра аккуратно свернула его в колечко.
— Вы покажете мне, где Эсс'ир? — спросила она Ивен, и на'кирим кивнула.
Они молча шли по во'ану. Оказалось недалеко. Перед невысокой хижиной стоял Варрин. Он наблюдал за их приближением, но ни на шаг не отступил от входа.
Ивен сделала вид, что у нее зачесался нос, и из-под ладони пробормотала:
— Будь вежлив.
— Варрин, Эсс'ир здесь? — спросила Эньяра.
— Она отдыхает, — ответил воин.
— Могу я поговорить с ней? У меня для нее кое-что есть.
— Не сейчас. Она отдыхает.
— Это важно. Я думаю, она захочет меня видеть, — настаивала Эньяра.
Варрин не шелохнулся. Он напомнил Эньяре щитника тана на какой-то грандиозной церемонии, такой же неподвижный, такой же важный и гордый своей ролью. Она не хотела показывать ему шнурок (потому что Иньюрен предназначал его одной только Эсс'ир), но, кажется, это единственная возможность получить разрешение Варрина.
И она сказала:
— Это Иньюрена. Эсс'ир должна это получить.
И увидела мимолетную реакцию на лице Варрина. Всего миг, она не успела разобрать, что это было, не то раздражение, не то боль. Она уже набрала воздуху, чтобы спросить еще раз, но в этот момент Варрин подвинулся. Мягким толчком в спину Ивен дала ей понять, что ждать дальнейших приглашений не следует. Эньяра нырнула в хижину.
Там был полумрак. Темные меха и шкуры животных покрывали пол, серые перья украшали деревянный каркас жилища. Эсс'ир лежала на полу. Эньяра присела рядом с ней на корточки. Хотя слабый свет прятал все самое худшее, что делалось с лицом Эсс'ир, следы от иголки были видны так же отчетливо, как и яростная реакция кожи на то, что с ней сделали. Серые глаза глядели с раненого лица.
