Они проскользнули в комнату, но Збрхл не собирался баррикадировать вход.
— Если она где-то во дворе, — указал он на снежную мглу и скрытую за ней постройку, — то наш крик услышит. Беда в том, что и грифон тоже. Она вышла затемно, он мог ее прозевать. Возможно, о ней и не знает. Начнем кричать, догадается и…
— Я пошел, — сказал Дебрен со спокойным отчаянием.
— Никуда ты не пойдешь.
— Ты не можешь мне запретить.
— Могу, — заверил ротмистр. — По праву сильнейшего. И более опытного. Светает, Дебрен, а мы не в пути. То есть у нас война. Я не встревал, пока речь шла о чарах и переговорах, но сейчас… Я достаточно долго воюю, чтобы, не подумав, устраивать рискованные маневры.
— Я должен ее найти. Отодвинься.
— Нет. — Они скрестили взгляды, одинаково холодные, одинаково решительные. Удивленный и слегка протрезвевший Дебрен отступил на шаг. Збрхл сбавил тон. — Знаю, что ее… Но думать ты должен мозгами, а не тем, что у тебя в портках. Если она жива, то глупостью мы ей только навредим, а…
— Если жива?
— Скорее всего ничего с ней не случилось, — быстро сказал ротмистр. — Никто ничего не слышал, а такую, как Ленда, беззвучно и дракон бы не прикончил. К тому же она остерегалась, если трижды дом обошла и бердыш взяла. Последуй ее примеру. Не дури. Лучше подумай, что могло ее заставить выйти. Куда и зачем.
Дебрен уже давно только об этом и думал.
— Откуда мне знать? — буркнул он.
— Она написала, что у тебя… — Петунка тактично замолчала. — Она — баба дерзкая, но без причины ничего подобного бы не написала…
— Стало быть, есть причина, — бросил он сквозь зубы. — Это моя проблема. Возможно, и ее тоже. Но не ваша. Отойди от двери, Збрхл.
— Чихать я хотел на Дебреновы размеры. — Ротмистр бросил на золотоволосую злой взгляд. — Да и на эту дурную соплячку тоже, если она ему за его доброе отношение дала пинка в такое место… Неблагодарная.
— Ленда не написала бы ничего подобного без особо важной причины, — тихо сказал магун. Отыскал взглядом оставленную бутыль, хлебнул крепкого. — Петунка, ты женщина. Скажи: почему она так поступила?
Он спрашивал серьезно, а она серьезно и долго размышляла. Наконец ответила:
— Я вижу три причины. Либо ты так же жестоко задел ее гордость и… Нет, подожди, не так же, а в десять раз сильнее. Она не тупая деревенская девка. В ней слишком много деликатности, чтобы сразу уж так… Во-вторых… погоди, что я хотела… Ага, если не месть, то обыкновенная… правда. Она честно и открыто сказала: не любит, прощается, советует тебе не тратить время на поиски, потому что это ничего не даст. И приводит конкретную причину: сексуальная несовместимость сторон. Возможно, она слабовата в этих делах и боится, что из-за твоей… хм… куцости не сможет стать матерью или попросту не сумеет жить без чувственных утех. Я склоняюсь ко второму: потому что начитанность в ней видно, а пояс кое о чем говорит.
— Какой пояс? — не понял Збрхл.
— А третья причина? — спокойно спросил Дебрен.
Она ответила не сразу. Вначале долго и многозначительно глядела на ротмистра. Глаза были грустные и трезвые.
— После того как я похоронила Роволетто, сердце у меня еще дважды крепко билось. И всякий раз виною был человек, которого грифон одной бы лапой… Поэтому я их прогоняла. Что-то такое есть в нашем воздухе, потому что, если я кого… то и он меня. Всегда взаимно, черт побери… Вот и приходилось мне грубостью, чтобы они меня наглостью или разбойничьими приемчиками не сразили. Да и мне нелегко было подлость за подлостью такому учинять, когда сердце само к нему рвалось, и я аж ногами сучила, чтобы…
— Петунка… — Дебрен бросил испуганный взгляд на неподвижного Збрхла.
— Иначе я не умела, поэтому — как нарыв, раскаленным ножом… В мойне, как бы случайно, с новыми розгами, потом похоть из бедняги выдавить рукой, только б решимости хватило… А под конец, когда у него временно любвеобильность обмякнет, высмеять его за… малые размеры. Один так до конца не верил, пришлось выйти к гостям и там при народе добавить ему стыда… Оба уехали, искренне меня возненавидев. Ну, я поплакала, переболела, да и они пережили. А Йежин… Вначале я его нисколечки — сами видели, какой он был. Ну а потом мы уж так сжились, что когда любовь пришла, то я не сумела… Впрочем, если говорить о… размерах, то Бог его за недостатки вознаградил. Вы не поверите… И вот пожалуйста. — Она поглядела на покрытое полотном тело. — Я убила Йежина.
Наступила тишина. Хромая поступь Збрхла показалась в этой тишине такой громкой, словно кто-то колотил тараном, плеск наливаемого пива ассоциировался с наводнением средней силы.
— Вы разговаривали, — прервал молчание Дебрен. — Что она сказала?
— Собственно, ничего, — пожала плечами Петунка. Збрхл потягивал пиво. Или делал вид, что потягивает, чтобы явно и прилюдно не грызть кубок. Они по-прежнему не глядели друг на друга. У Дебрена промелькнула мысль, что нож, которым Петунка пользовалась для вскрытия нарывов, был дьявольски тупым. — Попросила платье. И Йежина поцеловала. Ничего не сказала, просто наклонилась и… Я думала, потому что он уже едва-едва…
— И это все?
— Я послала ее поискать платье. Нельзя было Йежина одного в таком положении оставить. Да. И еще сказала, где у меня доченькины вещи. И чтобы она себе пеленку взяла. А она…
— Пеленку? — Збрхл наконец-то оторвал зубы от кубка. Но на Петунку еще не взглянул. — Дебрен? Она что, и вправду в положении? В этом все дело? Об этом вы?.. Дерьмо и вонь, надеюсь, ты не сказал ей, что время неподходящее и чтобы она другую Серославу поискала?!
— Серо… — Дебрен понял. Грустно улыбнулся. Необидно. — Нет. Это не то. В жизни бы…
— Тогда зачем она пеленки брала?
— Не брала, — поправила Петунка. — Я же не сказала, что брала. Она сказала, что ей достаточно портянки и что-то вроде… ну, она б еще одного Збрхла убила.
— Еще раз? Меня? — удивился ротмистр.
— Она себе под нос бурчала, я толком не расслышала.
— Что она еще о Збрхле говорила? — прервал Дебрен.
Петунка опустила голову. И, кажется, немного покраснела.
— Да так… ничего серьезного. Пустяки… Бабский треп.
Дебрен подождал немного, но не дождался.
— Я стараюсь ее понять, — пояснил он наконец. — Если пойму, почему она убежала, то, может, угадаю куда. И может, догоню, пока ничего дурного не случилось. Пожалуйста, Петунка, помоги мне.
— Она сказала, чтобы я его берегла, — пробормотала та, ни на кого не глядя. — Чтобы не думала, что мы всего-то лишь несколько клепсидр… что он совершенно чужой, бродяга, голодранец, что я ничего о нем не знаю. Говорила, что она однажды так же вот одного в мир пустила и с тех пор подушку то слезами орошает, то грызет. И что прежде чем я приму решение, надо его здесь хотя бы до вечера придержать, в сердце его вслушаться.
