Марьяшу за доброту, и всех, кто встал на его защиту, не жалея себя.
С Чернавой у озера он говорил особенно долго, но о чём, того не узнал никто. Попрощавшись, вернулся к матери и отцу.
Они отбыли, а остальные долго смотрели им вслед. Потом и жители соседних сёл пошли домой по утреннему холодку, унося воспоминания, а кто и сокровища. Следы гуляний прибрали на скорую руку и почти весь день сладко спали.
Проснувшись другим утром и приведя себя в порядок, Василий осмотрел дом. Погладил старую дверь, которая всё заедала — так и не нашлось времени её починить, — провёл рукой по столу, за которым исписал гору бересты. Перебрал и саму бересту в ящике: много записей и рисунков. Что пригодилось, а что и нет.
Поправил соломенную постель, чтобы на лоскутном одеяле не осталось ни единой складочки. Взял с полки ключи от своей квартиры в Южном, позвенел ими. Ещё взглянул на дом — тесный, тёмный, а такой уже родной. Полешки он сам колол. Здесь отбивался от тени. И Марьяшу поцеловал в первый раз...
Василий задвинул деревянные створки на окнах и пошёл к Марьяше, позвал пройтись. Дорога до родничка показалась такой короткой, как будто какое-то волшебство сократило её втрое. Только вышли — и вот уже на месте, а здесь он наметил разговор. Непростой разговор.
— Мне пора, — сказал он виновато и заторопился продолжить, потому что глаза Марьяши наполнились слезами: — Подожди, послушай, я вернусь. В последние дни я многое понял. Во-первых, твой отец дельную вещь сказал, ну, это...
Тут Василий смутился, но всё-таки договорил:
— Если теряешь того, кого любишь, то жизнь уже не радует. Меня вообще жизнь всегда не особо радовала, но я даже и не осознавал. А здесь, в Перловке, мне и на душе хорошо, и работа интересной кажется, и всё получается. Я думал, это как-то само собой выходит, а теперь понимаю: это потому, что ты рядом.
Марьяша тоже смутилась, пальцы её затеребили конец косы.
А он ведь ей даже и не говорил, что любит. Ничего такого не говорил, думал, всё и так понятно. А, наверное, стоило сказать. То казалось, не время, то — будет ещё время... А будет ли?
— Мне тоже, знаешь, другие не нужны, — сказал он, притягивая её к себе. — Только ты. Я не сразу понял, ты прости... Тут ещё кое-кто говорил, что я не повзрослел. Я сперва обиделся, а потом дошло, что так и есть. Видно, надо было всё это пережить, чуть не умереть, чуть тебя не потерять, чтобы поумнеть. Я, знаешь, всё бы теперь сделал — дом бы построил, разобрался бы, как. Рыбу научился бы ловить, хозяйство бы завели, да всё, что нужно... Посмотрел бы, как применить свои знания, чтобы здесь работать. Хорошие рекламщики везде пригодятся, я уверен.
Он вздохнул.
— Только я ещё и другое понял. Родители бывают разные. Иногда кажется, им на нас наплевать, но это не обязательно так. Мудрик вот своих простил... Мои тоже не подарок, но если я исчезну, они же начнут искать. А ты ведь понимаешь, как это, когда близкий человек пропал и неясно, где он, что с ним. Ты лучше других это знаешь.
Марьяша не ответила, только обняла его крепче.
— Ладно, может, им и всё равно, — вздохнул Василий, — но я хоть буду знать, что со своей стороны сделал всё, что мог! Так будет честно. В общем, я для этого иду. Предупрежу своих, чтобы не волновались, соберу вещи и вернусь. Вот только...
Вот только имелась проблема, и Марьяша о ней знала.
— Как же ты вернёшься-то, Васенька? — прошептала она, не замечая слёз, что текли по щекам. — Ведь чудо тебя сюда привело, чудо да ворожба, и то Ярогнева два года ждала...
— Я понимаю, — сказал он с болью. — Может, она ещё поворожит. Может, ещё так совпадёт, чтобы горка, луна, ворона, облако... Я буду ждать.
Она ничего не смогла ответить, только плакала. Он прижал её к себе, и они долго стояли, не двигаясь с места.
— С другими не попрощаешься? — спросила Марьяша потом.
— Нет... Не смогу. Тяжело. Скажешь им, я вернусь, как сумею. Ну, что же...
Нужно было идти. И они пошли. И пока дошли до маленького дома между озером и лесом, Марьяша выплакала все глаза. Наверное, и не видела бы, куда ступать, если бы Василий её не вёл.
Там он её обнял и поцеловал в последний раз.
— Волка тебе оставляю, — сказал он. — Не плачь, я вернусь... Не плачь! Но если меня не будет, скажем, пять лет...
— Я дождусь! — пообещала Марьяша. — Хоть сколько придётся ждать, хоть и всю жизнь — дождусь! Другие мне не надобны...
Было невыносимо выпускать её из рук, но всё-таки он разомкнул объятия и вошёл в дом под понимающим взглядом бабки Ярогневы.
— Садись, — кивнула та на лавку, а когда он сел, дом вдруг затрясся, зашатался, просел одним углом, потом другим. А он хотел сперва поговорить, он вообще не был готов, что всё случится так быстро!
— Блин! Мы телепортируемся, что ли? — воскликнул он, ударившись локтем о стену.
— Избушка моя на ножки поднимается, — усмехнулась бабка. — Как поворотится, так к твоему миру передом и встанет. Ну, что же, вот и прибыли.
И она распахнула дверь.
