Книга Сливово-лиловый - Клер Скотт

Мама кивает, и я веду ее на кухню, которая, к счастью, оказывается пуста. Мы наливаем себе и садимся.

— Аллегра, ты не могла бы подменить меня еще раз через шесть недель? — спрашивает мама, и я пожимаю плечами.

Желания нет, но я знаю, что она просит меня только тогда, когда это действительно важно для нее.

— Я знаю, что ты должна сначала спросить Роберта… — продолжает она, неверно истолковав мое пожимание плечами. — Можешь дать мне знать в ближайшее время? Тогда я смогу забронировать курс.

— Что на этот раз?

— «Созерцание, путешествие в эго». Семинар с групповыми и индивидуальными беседами и сидением в тишине.

— Ради Бога!

— Знаю, знаю. Но для меня это важно. Мне нужно это пространство для моих чувств, иногда я даже могу поплакать, и это приносит мне много пользы.

— Я никогда не пойму.

— Чего? — спрашивает она, добавляя в кофе еще одну ложку сахара.

— Почему ты сидишь в комнате полной незнакомцев, думаешь о своих чувствах, а потом плачешь.

— Я бы тоже предпочла остаться наедине с кем-то близким, но не могу. А ты можешь, Аллегра?

— Да. Я научилась этому, это был сложный процесс, но теперь могу это сделать. Однако, я выбираю не такой путь, как ты.

— Путь боли? Или что ты имеешь ввиду?

— Иногда боли. Однако чаще «лежание в тишине». Так сказать.

— Что ты имеешь ввиду?

— Когда Роберт привязывает меня к кровати, оставляет меня с завязанными глазами и неспособную двигаться, тогда в этом также есть что-то от созерцания, медитации. Иногда он дает мне пищу для размышлений, иногда спрашивает о вещах и чувствах, которые я считаю очень, очень личными, настолько личными, что я запираю их внутри себя. Он необязательно требует ответа, но хочет, чтобы я подумала об этом. Чаще всего я даже отвечаю. Добровольно. Потому что приняла решение по-настоящему дать волю своим чувствам и прожить их в безопасном пространстве, которое предлагает Роберт, в атмосфере, где я знаю, что он никогда не осудит меня за то, что я чувствую.

— Ты плачешь перед ним?

— Да. Даже часто. По разным причинам, но всегда приятно выпустить слезы.

— Я никогда не плакала перед мужчиной, с которым была в интимных отношениях.

— Вау, — говорю я, — это грустно, мама.

— Я чувствовала бы себя слабой, если бы сделала это. Я не хочу этого, это не для меня.

— Я знаю, мне это знакомо. Но не считаю слабость чем-то уж плохим. Только не перед Робертом. Мы с тобой совершенно разные в этом, мама.

— Во время последнего посещенного мной подобного семинара, я плакала так ужасно, как никогда в своей жизни. Ты знаешь почему?

— Нет, не знаю.

Кладу ладонь на руку матери и ободряюще улыбаюсь ей. Она хочет рассказать мне, я чувствую это.

— Потому что отобрала у тебя твоего отца. Я ведь никогда его не искала. Я украла у тебя самого важного мужчину в твоей жизни, а у него дочь. Это было неправильно, и в глубине души всегда чувствовала, что то, что я делаю, — полная ерунда. Но смогла позволить этому чувству выйти на поверхность только сейчас, на этом семинаре. Прости, дорогая. Но я не могу исправить это.

— Мама, это нормально. Это была твоя философия, это есть твоя философия, твоя вера. Я никогда не скучала по отцу. Невозможно тосковать по тому, чего не знаешь. Мы были командой, и у меня было хорошее детство. Ты не должна сожалеть об этом из-за меня. Но есть кое-кто, кому ты причиняешь гораздо больше боли, чем мне, своим отношением.

— Правда? — удивленно спрашивает мама, прищурив глаза. — И кому же?

— Ты всегда говорила о том, что мне не нужен отец, что отцов вообще переоценивают, и что они все равно только гнездятся в детских головах с их патриархальным мировоззрением. Ты считала мужчин полностью переоцененными, и даже никогда не давала спуску отцам моих подружек.

— Да это так. Я была очень радикальной и бескомпромиссной.

— Правильно. Интересно, как дедушка относится к этому?

— Дедушка?

— Да, дедушка. Твой отец. Кого ты этим уничижала и унижала. Мужчина, который тебя вырастил и выкормил, который, по его рассказам, научил тебя плавать и кататься на велосипеде. Чтобы услышать от своей взрослой дочери, что он совершенно бесполезный и патриархальный мудак, единственной целью которого было угнетение женщин.

— Я никогда не смотрела на это с такой стороны.

— Потому что ты думаешь только в одном направлении. Вперед.

— Ты нет?

— Да, конечно, большую часть времени. Ты научила меня так думать. Но мой образ жизни требует определенного количества раздумий и размышлений, меньшей импульсивности, чем ты показывала своим примером.

— Ты всегда думала, прежде чем говорить, Аллегра. И я всегда этим очень гордилась. Спасибо за пищу для размышлений, дорогая. Я поговорю с дедушкой.

— Хорошо. Он будет счастлив. Я спрошу Роберта о субботе, а потом позвоню тебе, мама.

— Разве это не слишком… глупо для тебя? — спрашивает она и качает головой, потому что не может понять.

— Нет. Это заземляет меня. Мне приходится сосредоточиваться на этом, это почти медитативно. Я должна следить за своим тоном, за своим выбором слов. Роберт обычно улыбается, когда я спрашиваю его о чем-то подобном. Он рад этому, потому что я проявляю к нему уважение, выражаю почтение. И всегда говорит «да». Это формальность, ритуал, который мы соблюдаем и который нравится нам обоим. Не более того.

Дверь открывается, и входит Роберт, чтобы взять себе кофе. На нем черный костюм, потому что до обеда он, как и большинство коллег из «Фишер и Грау», был на похоронах бывшего коллеги. На самом деле в бюро оставались только Михаэль, Инга и я, потому что мы не знали покойного. Остальные сотрудники присутствовали на похоронах.

— Привет, — говорю я, и он улыбается.

— Привет, моя красавица, привет, Регина. Что привело тебя сюда?

— Я просто хотела принести Аллегре схемы вязания и выпить кофе. Как раз собиралась уходить.

Роберт использует интимный момент и целует меня — только в щеку, но все же.

— Было плохо? — спрашиваю я, и он кивает.

— Ужасно. Думаю, что на похоронах было не менее двухсот пятидесяти скорбящих. Я никогда не видел, чтобы столько людей плакало одновременно.

— А кто умер? — обеспокоенно спрашивает мама.

Она боится, что это был кто-то из семьи Роберта, и об этом не знает. Я улыбаюсь, зная свою мать достаточно хорошо, чтобы понимать, что ей будет за это стыдно.

— Архитектор, который работал здесь еще три года назад. Вышел на пенсию, и