Книга Смута. Том 1 - Ник Перумов

И Фёдор, и Петя держались от Нифонтова подальше. Ирина Ивановна как-то попросила поговорить с ним – Костька только зашипел разъярённым котом:

– Отвали, Солонов. И ты, Ниткин. Не о чем нам разговаривать.

– Так-таки и не о чем?

– Не о чем. – Костя был бледен, кулаки сжаты, ноздри раздувались.

– Чего ты на нас так злишься? Что не оставили тебя в том мире?

– Не твоё дело!

– Как это «не моё»? Мы все в этом вместе, навсегда!

Костик оскалился. Было в его взгляде нечто такое, что заставило бы отступить даже и Севку Воротникова. Потому что случись драка – будет Костька биться вплоть до ногтей и зубов, какое уж тут «в кулаке ничего не держать, лежачего не трогать»!

Не за что было тогда схватываться насмерть, и Федя только пожал плечами.

– Я молчу. И буду молчать, – сквозь зубы процедил Нифонтов. – Только держитесь от меня подальше, вы оба.

Фёдор и Петя переглянулись. Говорить с Костькой и впрямь было не о чем. Точнее, было, но сам он ни за что не хотел.

– Ну, бывай, Нифонтов, – сказал наконец Фёдор.

И действительно, после этого до самого конца года ни он, ни Петя не обмолвились с Костей ни единым словом.

А сейчас их ждали лагеря. Хотя должны они с Петей были быть там, в корпусе, в его подземельях, с Константином Сергеевичем, с Ириной Ивановной, да и Положинцев наверняка к ним присоединится. Не зря же их роту вёл капитан Коссарт, а капитан Ромашкевич распекал кого-то из отстающих.

Чем оставалось утешаться? Только тем, что в увольнении можно будет отправиться в летний домик Корабельниковых, где будет ледяное ситро, и мороженое, и всякие пряники, и чай из самовара, и серсо, и фанты, и вообще всё то, что называется «приятная компания». А они с Петей научили бы Лизу с Зиной правилам их военной игры, детально разработанной Двумя Мишенями; они хоть и девчонки, а им бы тоже понравилось, потому что там думать надо, а думать и Лиза, и Зина любили и умели.

Но всё равно все эти простые летние радости и удовольствия Фёдор с Петей вмиг променяли бы на тёмные галереи и низкие своды гатчинских подвалов.

В те дни они почти не расставались. Наверное, в глазах офицеров корпуса она, Ирина Ивановна Шульц, должна была бы быть совершенно скомпрометирована, только подполковник Аристов про то сейчас совершенно не думал. Точнее, думал, только в совершенно ином направлении.

…Когда он зашёл утром, едва проводив свою роту и отговорившись у генерала Немировского «срочными личными делами», чем вызвал у его превосходительства понимающую улыбку и ворчание в усы навроде «давно пора, сколько ж бедняжке ждать-то можно?», его встретила Матрёна. Крепкая, молодая, здоровая – не столько прислуга, сколько наперсница Ирины Ивановны, добровольно взявшая на себя ещё и многотрудные обязанности дуэньи.

И вот она-то, Матрёша, и припёрла его высокоблагородие господина подполковника к стенке, уперев руки в боки и гневно глядя ему прямо в глаза, благо ни Игоря, ни Юли в квартире не было – ушли на улицу, не в силах сидеть в четырёх стенах.

– Ты, барин Костянтин Сергеич, барышню-то мою тиранить прекрати! Хватит вокруг да около ходить! А то вздыхает, взгляды кидает, а толку никакого! Барышня моя извелись совсем! Горда, виду не кажет, но я-то знаю!.. Эх, вот зарекалась до осени тебе время дать, ан вижу, что не выйдет, скорее надо!

– Это почему же «скорее надо»? – только и смог выдавить подполковник, совершенно забывший в тот миг, что у него на плечах золотые погоны, а Матрёша – она ведь просто Матрёша.

Но сейчас она совсем не казалась «простой». Да, собственно, никогда ей и не была, как не были «простыми» его, Константина Аристова, боевые товарищи, с кем он прошёл Туркестан и Маньчжурию, кто спасал его и кого спасал он сам…

– А потому, что беда будет, – наставительно сказала Матрёша. – Большая беда. Сердцем чую… в глазах у ребятишек этих вижу. Я-то знаю, что нет у барышни никакой дальней родни, родители да младшие братья. Остальные-то померли все, прибрал Господь. Хорошие они, Игорёк с Юляшей, ан беда всё равно за ними идёт, за плечом стоит… – Матрёша перевела дух. – Прости меня, барин Костянтин Сергеич, бабу глупую. А только извелась моя барышня, то буду тебе повторять денно да нощно. Не медли. Засылай сватов.

– Ах, Матрёна, дорогая, если б всё было так просто…

– А чего ж тут сложного? Аль в сваты позвать некого?

Константин Сергеевич вздохнул.

– Дело у нас с Ириной Ивановной. Сложное, опасное, один Господь ведает, чем кончится. Может, так выйдет, что…

– Как же оно «так выйдет»?

Ирина Ивановна внезапно появилась в проёме входной двери. Матрёша ойкнула.

Константин Сергеевич не успел сказать, как именно оно выйдет.

Громко запищало устройство, совсем недавно смонтированное с помощью Ильи Андреевича Положинцева из всех запасов его физического кабинета. Сам Илья Андреевич им крайне гордился, ибо являло оно собой систему тревожной сигнализации от проводов, протянутых в подземельях.

– Началось… – перекрестился подполковник. – Мне пора, Ирина Ивановна.

– Я с вами, – решительно встала госпожа Шульц. – Один вы туда не пойдёте, нет. Даже и не думайте! А что я не подведу – вы знаете. Матрёша! Нам с Константином Сергеевичем надо срочно… уйти по делам… Пригляди, пожалуйста, за детьми. Деньги в верхнем ящике. Если что…

– Типун вам на язык, барышня! – возмутилась Матрёна. Упёрла руки в боки, покачала головой. – И говорить так не могите! И слышать не хочу! Коль надо, идите, со Богом со Христом, и возвращайтесь! А я без вас всё тут досмотрю, не беспокойтесь!..

И она широко перекрестила сперва Ирину Ивановну, а затем и подполковника.

– Мы с вами, Константин Сергеевич, всё-таки не совсем в своём уме. Вместо того, чтобы поднять тревогу, весь корпус – в ружьё, и императорский караул, и гвардию, – идём вдвоём!.. На невесть сколько боевиков…

Они спустились в подвалы. Приходилось поспешать – «тоннельная группа» эсдеков шла точно по разведанному Игорем и Юлькой пути. Кто-то из пробиравшихся подземным ходом с раздражением отбросил ногой в сторону валявшийся поперёк дороги провод, не натянутый, а именно валявшийся, но этого вполне хватило, чтобы кустарная система электрической сигнализации подняла тревогу.

– Зато, любезная моя Ирина Ивановна, нет опасности, что какой-нибудь старательный, но не