Она вновь вышла в центр этого места, Все ее тело покрылось мурашками, а внимание было обращено на источник такого знакомого плача. Она смотрела в оба глаза во все стороны, прислушиваясь и уже не замечая всего вокруг, всецело концентрируясь лишь на том, что на деле оказалось почти у нее под боком. За стеклом вдруг включились настенные лампы ядовито-красного оттенка. По центру стоял стол, слева и справа от него было по стулу, и с другой стороны также имелось место. Все было грязным от крови, лежали остатки костей, хрящей и… мяса. Слева в углу был разделочный стол, где прямо сейчас в тени стояла женщина и размашистыми движениями отрубала куски от человеческого тела, складывая их в корзину рядом. С другой же стороны, также в тени, мужчина достал ребенка из собранной из костей ляльки и посадил его за стол, лицом ко входу. Все были одеты в старые, ужасно испачканные и изношенные вещи. Женщина не имела ничего защитного – прямо так, вся уже испачканная в крови. И, вытирая грязь на лице руками, она заодно зачесала длинные сальные седые волосы назад. Мужчина с маленьким ребенком лет четырех уже сидел за столом, его руки были изуродованы шрамами, лицо скукоженное, редкие волосы свисали с почти лысой головы вниз.
– Долго тебя ждать? Садись давай! – прокричал хриплым раздраженным голосом мужчина при взгляде на Свету.
– Да пошла она! – парировала женщина, закатив мужу оплеуху, – вечно с ней возиться, что ли? Уже и так ребенка на нас спихнула!
Света задыхалась, ей было тяжело не просто стоять, а даже смотреть на творящийся кровавый ужас. С трудом подойдя чуть ближе, она специально рассматривала их внимательнее, подмечая каждую мелочь, лишь бы оттянуть тот момент, когда ее глаза увидят ребенка, страх перед чем вынуждает ее вот-вот удариться в истерику.
– Руки убери! Ребенку есть надо, ты перебьешься пока!
И вот Света посмотрела прямо в глаза малютки, с жадностью поедающей мясо прямо с бедра человека, которое женщина бросила на стол. Также там были вилки и ножи, коими они начали постепенно орудовать по прямому назначению инструментов. Истерика накатила на Свету быстрее, чем она успела даже понять, что уже до крови разбила кулаки о бронированное стекло. Крик рвал горло, слезы мешали глазам отчетливо видеть, ногти уже стали впиваться в непреодолимую преграду – она вот-вот была готова биться головой ради разрушения преграды, чтобы забрать из этого ужаса малютку. Ее малютку…
– ДА ЧТО С ВАМИ ТАКОЕ?! ПОЧЕМУ ВЫ ТАК ПОСТУПАЕТЕ СО МНОЙ?!!
– Мы ребенка твоего кормим, дура неблагодарная! Орать еще на нас смеет! Голос повышать! – проронила женщина, отчего Света сразу же поняла, что это не какие-то сторонние люди, а самые настоящие ее родители, видеть которых она не желала еще при их жизни. Их лица словно преобразились: ведь ранее она не узнавала их, а сейчас удивляется, почему не признала родных мать и отца.
– Ты же бросила всех, – начал отец, взглянув на Свету презрительными глазами, пока мать кормила ребенка, – хотела большей жизни, лучшего для себя. А нам что? Все для тебя делали, а ты…
– Пошел ты на хер! – Света ударила о стекло в области его лица кровавым кулаком. – Вам насрать было на меня всю жизнь, ублюдки!
Отец на это только рассмеялся, причем так, как будто и рад даже был ее словам, после чего обычно подкрепляют веру в собственную правоту.
– Теперь ты хочешь о ребенке думать, значит? Все как всегда, эгоистка, вечно о себе заботилась. На мать плевать было – умерла в одиночестве, меня даже проведать не решилась, тварь неблагодарная. Плохая ты дочь вышла, лучше бы и не рожали тебя. Но что уж поделать, хотя бы малютку правильно воспитаем, не то что ты, детоубийца!
Света закричала в яростном гневе и, глуша любую боль, вновь пыталась добраться до них. Но все было безуспешно: казалось, что стена попросту неприступна, да и панели для открытия не было видно. Упав от бессилия на колени, она с трудом терпела боль в трясущихся руках, тяжело дыша и желая умереть на месте, лишь бы не видеть, как ее маленькая доченька ест куски мяса человека из рук ее матери. Под собственные стоны от ужаса Света быстро находит какие-то тряпки поблизости и с трудом обматывает руки, стараясь занять себя хоть чем-то, лишь бы не слышать жадное и мерзкое чавканье ее малышки.
– Ты давай там, не ной, – уже уставшая от всего, разъяренно начала мать, – сама виновата во всем, а нам разгребать, будто заняться нечем! Без тебя и так дел полно, а тут еще и отродье свое сбросила на нас, будто бы просили. Пороть надо было тебя, так бы хоть о других заботилась, не о себе только.
Все это время Света мотала головой в стороны из последних сил, убеждая саму себя, что это неправда, что все слова надуманы и перекручены. Они сами плевали на нее всю жизнь, ничего толком не сделав, – от этого и пришлось убегать, как только появился шанс, а в вооруженные силы берут всех, особенно отличниц по учебе. Качаясь взад-вперед, она все не хотела слушать, продолжая стонать и вытряхивать их из головы, пытаясь думать, как спасти свою дочь от этих уродов… как же это сделать, как…
Но тут она услышала голос неизвестного ей мужчины – где-то позади, совсем рядом. Он просил о помощи, практически умолял, но без истерики, чтобы ответил хоть кто-то, потому что один остался в живых, он здоров, у него безопасная зона, но выбраться ему не удается, и если никто не поможет ему, то он умрет от голода рано или поздно. Даже назвал свое имя, кажущееся ей каким-то знакомым, но вроде бы и чужим, отчего не менее притягательным из-за неизвестности происхождения, – Клод. Голос был четким, активным, совершенно не похожим на ее родителей, будто бы несколько чище и светлее, чем и смог выделиться. Света кое-как поднялась и, поджимая правую руку, пострадавшую куда сильнее левой, немного шатаясь, стала идти в сторону выхода, ища источник, который казался везде, будто бы Вектор говорит с ней.
– Вот опять – уходит от нас, бросает, как ненужную вещь! Ладно, на меня плевать, хоть бы мать пожалела, чертовка неблагодарная!
Света обернулась, желая уже что-то крикнуть, как вдруг заметила, что на несколько метров дальше освещение внутри уже чуть угасло, привнеся больше темноты. Ворчание отца уже не так ее волновало, как тот странный факт, что чем она от них дальше, тем больший мрак их окружает, как бы пряча всех троих. Пару метров к семье – и вот освещение включилось больше, а тьма рассеялась. Но только мольбы мужчины стали тише, дав понять, что ей нужно выбрать свой путь. Из этих размышлений ее вывел громкий удар ведра на стол: внутри была кровь с тела, которую мать налила в кружку и передала ребенку, возбудив в Свете вновь пламя ярости в адрес этих людей. Уже ударяя предплечьями, она кричала и просила не делать этого – но все было зря: мать лишь отмахнулась от нее, игнорируя все слова и создаваемый шум, – и ребенок стал пить то, что дали.
– Я останусь! Слышите, больше не уйду и буду с вами, только хватит…
– Слышала, мать, че говорит дочь? Останется она. Вдруг совесть проснулась! Раньше плевать было на всех, лишь бы работу свою делать, искать свое место в жизни, помогать людям, а о самых родных-то не думала, пока не присралось, да! Как можно верить тебе, девка ты этакая, что вновь не бросишь нас?
