Прими с Земли любовное посланье Безвестного певца в знак обожанья!
С Земли, из этого мира, где жизнь коротка и несчастна, где существуют боль и смерть, прими это «любовное посланье», этот гимн, эту хвалебную песнь, этот знак обожания и преклонения. Потому что я создан для тебя, и ты должна была быть создана для меня. И поэтому я, веря и надеясь, что где-то ты существуешь, посылаю тебе этот хвалебный гимн.
Я обратился к этому стихотворению, потому что мне кажется, что прочтение песни тридцать третьей и осознание того, что вопль Леопарди получает отклик в христианстве, потрясает до глубины души. С одной стороны, душа наша переполняется благодарностью, потому что мы находим ответ на этот вопль, мы получили возможность ответить на этот крик. С другой — он разрывает нам сердце, потому что мы задаемся вопросом: как же Леопарди с его умом, проницательностью, глубиной мог не найти этого ответа?
Отец Луиджи Джуссани много лет назад завершил одну встречу, как раз в Реканати[290], словами: «В жизни Леопарди не произошло дружеской встречи, которая бы облегчила ему это открытие»[291]. Быть может, в его жизни не состоялась «дружеская встреча», которая подарила бы ему возможность увидеть воплощенную красоту. В этих словах заложена мысль о том, дружба какого свойства и какой высоты может нас объединять, какой дружбы мы вправе требовать друг от друга — дружбы, которая позволит ощутить близость Бога, не прочувствованную Леопарди именно потому, что в его жизни не было «дружеской встречи», истинной дружбы.
А теперь перейдем к песни тридцать третьей (стихи 39–145), к созерцанию Бога, то есть к созерцанию Истины, правды жизни, увиденной человеком, приблизившимся к Богу материально, со своей историей, со своими чувствами, со всей силой своего разума и поэтому с желанием понять.
С этого Данте начал первую песнь, этим же он заканчивает в последней: как мы увидим в конце, он хочет понять, узнать и поэтому полюбить. Он изучает саму природу Бога, то есть природу бытия, природу человека и материального мира. Устами Беатриче и святого Бернарда он попросил о позволении это сделать, и ему была ниспослана такая благодать.
Возлюбленный и чтимый Богом взор Нам показал, к молящему склоненный, Что милостивым будет приговор.
«Возлюбленный и чтимый Богом взор» — это, разумеется, взор Богоматери, Данте даже не считает нужным Ее называть. К тому же, он приучил нас отождествлять человека со взглядом: сколько раз, чтобы указать на Беатриче, он упоминал только ее глаза. Мария не говорит, Она ничего не произносит, но достаточно того, как Она смотрит на святого Бернарда во время молитвы, чтобы показать, насколько Ей угодна его просьба.
Затем вознесся в Свет Неомраченный, Куда нельзя и думать, чтоб летел Вовеки взор чей-либо сотворенный.
[Затем взор Марии устремился к Богу, «вознесся в Свет Неомраченный», на котором не так-то просто остановиться взглядом, напротив, творение обычно не может прямо смотреть на Бога.]
И я, уже предчувствуя предел Всех вожделений, поневоле, страстно Предельным ожиданьем пламенел.
[«И я, уже предчувствуя предел / Всех вожделений», то есть приблизившись к исполнению всех своих желаний, как и должно было произойти, «страстно / Предельным ожиданьем пламенел». Предельным ожиданием не в том смысле, что пыл желаний дошел до своего предела и угас — напротив, он разгорелся до предела и достиг кульминации, вершины желания.]