Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
– Входи, художник! – раздался голос, но Мишу не вспомнил лица говорившего. – Ты, что ли, тоже ослеп?
Его подняли, уложили на стол, и какая-то старуха, ощупав сломанные кости, начала бормотать заговоры и заклинания.
– Святой… – попытался проговорить Мишу сквозь стиснутые зубы. – Святой… прогнал монстра…
– Ты его видел, художник?
– Ты на него посмотрел?
– А святой, он на монстра смотрел?
Вокруг Мишу все тараторили, не слушая друг друга, и он начал бить кулаками по столу, на котором лежал.
– Хватит! А ну заткнулись! – рявкнул художник.
Трактир замолк, и лишь несколько мэтрэгунцев продолжали рыдать в углу, кутаясь в одеяла и обнимая друг друга. Мишу предстояло позже узнать, когда все закончилось, что это те, кому случилось взглянуть на Мать Лярву, отчего они и ослепли. Художник порылся за пазухой, на груди, и нашел набросок, который протянул трактирщику.
– Он не испугался… – с трудом проговорил Мишу и, пыхтя, сел на столе. – Он поднял руки… как в тот раз, когда покончил… с Братьями… и как в тот раз, когда сражался со злом… он поднял руки и прогнал тварь обратно под землю…
– Ты ее видел, художник? – спросил трактирщик.
– Нет, – ответил Мишу и, обратив лицо к нему, увидел белые глаза мужчины, окруженные темными кругами – словно две луны в глубокой ночи.
– Это смерть души, художник, и ночь разума, – только и сказал трактирщик, прежде чем нащупал путь к бочке, налил себе кувшинчик вина и, повернувшись спиной ко всем, осушил его в один прием.
Далеко, посреди города, еще слышались отчаянные крики тех, чьи души умерли, а разумом и зрением завладела ночь.
Мишу против собственной воли погрузился в успокоительный сон, в котором опять увидел святого (как его звать? звать-то его как?), вскинувшего руки, прогоняя конец и освобождая место для нового начала, и чем дольше он смотрел, тем отчетливее видел, что святой (как его звать? звать-то его как?) превращался в мрамор, чугун, бронзу, известняк, менялся каждое мгновение, оставаясь неподвижным, оставаясь изваянием в центре города (а он как называется? как же он называется?), то остерегаясь зла, то наоборот.
Но, пусть художник этого и не заметил, к рассвету крики мандрагорцев стихли, а между тем, как Мишу сомкнул веки и разомкнул, еще несколько миров родились и умерли.
Вот и они.
* * *
Новый Тауш то полз, то плелся мелкими шажочками, на непослушных ногах, до самого края города, где упал на колени и сперва выплюнул кровь, а потом его кровью вырвало. Его ладони оказались слишком малы, чтобы удержать внутренности во вспоротом животе, и кровь все текла, не ослабевая. Он и сам, умирающий и оцепенелый, поразился тому, что в его теле некогда хранилось так много этой жидкости; теперь запасы опустошались, и тело становилось полым, превращаясь в иссохший труп. Новый Тауш оставлял позади себя кровавый след, будто раздавленная улитка. По этому следу Хиран Сак и отыскал святого. Они оба были на стенах: один опирался на саблю, которую, похоже, отобрал у кого-то из предыдущих захватчиков, другой терял жизнь, утекающую из дыры в животе сквозь окровавленные пальцы. Новый Тауш раньше воображал себе такие сцены, но каждый раз был тем, кто стоял в полный рост, а не на коленях, со стрелой в сердце, кинжалом в спине или со вспоротым, разодранным в лохмотья животом. Всегда получалось, что он вел с кем-то пылкий диалог, полный смысла и достойный того, чтобы быть запечатленным в преданиях. Ничего подобного. Они не обменялись ни единым словом; Хиран Сак несколько раз поднял свою тяжелую, стесанную саблю, примеряясь к затылку Тауша, крепко сидящему на позвонках, с сухожилиями, мышцами и связками, и – хрясь, хрясь, хрясь – голова рассталась с телом, тело рассталось с жизнью. Хиран Сак пнул труп Нового Тауша, и тот упал со стены, угодил в пересохший ров внизу, и внутренности брызнули во все стороны. Моточек красной веревки, до той поры сжатый в кулаке умирающего, покатился в траву.
С Хираном Саком что-то произошло: он начал выть, обратившись то ли к небесам, то ли к облакам, которые быстро покидали улицы через закрывающиеся дыры. Он снова проиграл, но смог хоть насладиться личной победой. Он хотел отомстить за поражение над’Мира и показать пребывающей в агонии Порте отсеченную голову мандрагорского святого, которую поместят в Капелле Вечных Флегм и будут посрамлять вечность и еще немного. Все эти мысли пронеслись через разум и Скырбу Хирана Сака, который поднял за волосы голову Нового Тауша и побежал, продолжая вопить как безумный, к центру города, где как раз закрывались последние дыры между мирами. Очевидно, его не заметили ни мэтрэгунцы, ни невидимки, потому что он сумел добраться до церкви, теперь уже окончательно превратившейся в обнаженные руины, и обежать вокруг нее в поисках последних «карманов» с облаками в переулках или узких улицах, в поисках еще открытых дыр, куда можно было бы прыгнуть, прямо в пустоту, с головой святого. Он воображал, как рассекает воздух в падении, а потом взрывается на черных камнях Порты, но голова Тауша остается целой в его объятиях, да – он станет горой фарша, а вот башка святого – реликвией, напоминанием о бесконечной войне. Но все было напрасно, ибо Хиран Сак не нашел ни одного отверстия и, охваченный ужасной яростью, опять побежал к стенам, к крепости, где, как он знал, открылись врата для над’Людей – может, надеялся он, они еще открыты. Однако врата закрылись: битва была окончательно проиграна, солдаты отступили, природа взяла свое.
– Aaaaaaa! Будь ты проклят, Тапал, падаль бородавчатая, чесоточная!
Он что было сил швырнул голову Тауша о каменную стену и услышал, как треснул череп. Но не разбился, поэтому Хиран Сак опять поднял голову и швырнул еще раз. На каменной поверхности появилось красное пятно, похожее на мишень, и над’Человек попадал в нее раз за разом, пока не размозжил голову святого и не упал на колени от изнеможения.
А на обезглавленном трупе Нового Тауша мухи уже строили свои империи. Несколько во´ронов летали кругами, кусты шелестели от голодного трепета зверей, привлеченных запахом крови. Но один куст шелестел не потому, что там сидел в засаде хищник, а от стараний комка плоти, наделенного волей. Это был Маленький Тауш, и он полз через листву и грязь к своему святому.
– Таааауууушшшш… – со свистом доносилось из его пересохшего, воспаленного горла. – Таааауууушшш… Тааааууушшш…
Добравшись до останков святого, он попытался прогнать мух. Но летающие твари его игнорировали – увертывались, а потом снова ныряли в глубины вскрытого живота. Когда они жужжали внутри святого, их голоса были звучными, словно рождали в трупе эхо и придавали ему вес. Их был легион.
– Таааааауууушшш… Тааааууушш…
Маленький Тауш гладил изуродованные руки святого, целовал его плечи, вблизи от жестокой раны, из которой еще немного текла кровь, подражая жизни и обманывая его. Он плакал и дрожал; он слышал биение крыльев в небе и шуршание когтистых лап в кустах.
Потом малыш увидел моток веревки, все еще покрытый прозрачной, липкой слизью, с кончиком, торчащим из узкого отверстия, как будто ожидающим, что кто-то за него дернет, чтобы обвязать этой веревкой весь мир и покончить с жизнью как таковой. Но Маленький Тауш не потянул за кончик; он поднял железу из лужи крови и, увидев, что она все еще прикреплена к животу святого, прикусил нить и разорвал ее зубами. Чтобы ползать, ему требовались руки, так что он засунул моток в рот и вернулся под сень зеленого леса. Его место возле святого заняли звери, выбравшиеся из засады, а Маленький Тауш плакал, полз и даже не мог произнести имя святого, потому что держал железу в зубах. Маленький Тауш был самым несчастным созданием на теле Тапала и медленно умирал от тоски.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
