Как ее мать могла столь далеко уйти от этих идеалов? На протяжении многих лет Лалловё наблюдала за тем, как королева фей уничтожает самое себя – заменяет сердце вначале на паровой котел, потом на топливный двигатель, а в конце – на карбонатную коробочку с осколком звезды внутри. Цикатрикс вырвала собственную челюсть, изготовив себе новые губы из серебра, наделила свои руки стальными пальцами и пневматическими запястьями. Стройные ножки танцовщицы, какими они были тогда, когда Лалловё была еще юна, также были удалены, чтобы быть замененными состоящей из отдельных модулей ходовой частью, которую можно было улучшать и расширять до бесконечности. Появились темные кольца поливинилового змея, дополнительные манипуляторы и куда менее опознаваемые приспособления. Черный ужас, пришедший на смену маминым волосам, состоял из изогнутых рогов и абляционных пластин – броня против некой опасности, которой Цикатрикс то ли не могла, а то ли не желала дать имя. Из конструкции на ее голове ниспадал каскад перекрученных проводов, вновь уходивших в ее тело в промежутках между сегментами ходовой части.
Лалловё попыталась прочистить свои мысли, но призрак матери по-прежнему плясал у нее перед глазами, словно издеваясь. Тогда маркиза попробовала сосредоточиться на ритме нового сердца, бившегося в ее плече, но обнаружила, что ее слишком отвлекает блеск украшений, надетых на манекены, стоявшие на столике за ее спиной. Ожерелье из фамильных изумрудов сверкало особенно вызывающе, и маркиза приказала Тэму передвинуть светильники. Но привело это лишь к тому, что теперь раздражать ее начала уже ниточка сиреневых сапфиров, и тогда слуга просто завесил всю стену простыней, привязав ее за углы к погашенным канделябрам.
Сиреневый и изумрудный, изумрудный и сиреневый. Пятна этих цветов вспыхивали в ее голове в такт пульсирующей боли.
Было весьма обидно занавешивать всю эту красоту и в особенности – драгоценности, происходившие из того мира, в котором прошло ее детство и который она была столь решительно настроена восстановить. Но сейчас надо было сосредоточиться, забыть о пульсации в висках и матке. Где-то там, пробираясь между мирами, скользила к Неоглашенграду Цикатрикс; боль стала настолько острой, что у Лалловё поплыло перед глазами.
«Это переход», – подумала она, чувствуя, как ее вытаскивает из ее реальности колдовство матери; несомненно, то же самое сейчас происходило и с Альмондиной.
«Куда же ты тащишь нас, мама? И что заставишь нас делать, когда мы там окажемся?»
Никсон, Сесстри и Купер покинули баржу «Яркая» и вскарабкались по насыпи к площади перед Куполом. Сесстри сразу же потащила Купера к монструозной конструкции, но Никсон замер на месте, оценивая обстановку.
Над Куполом закручивались в спираль черные тучи. Оказавшись вдали от своих вечно пылающих башен, орда мертвых владык «Оттока» уже не выглядела столь грозной силой; Никсону безо всякого труда удалось представить себе, как свет, рвущийся из Купола, разгоняет это облачко дыма. Под кружащей в небе нежитью армия облаченных в черное юношей сошлась в бою с полком личной гвардии Теренс-де’Гисов, за которым следовала толпа людей, казавшихся просто праздными зеваками.
Купол выглядел… неправильно. Он все еще доминировал над городом, подобно упавшей на него луне, и сиял, что твой садовый светильник, окрашивая пустынную площадь в зеленые, будто листва, и золотые тона. Но выглядел при этом как-то не так. Больше, что ли? Нет, дело не в этом – Никсон видел деревья и дома сквозь щели в этой штуке. Но почему?
«Потому что она раскрывается, будто чертов цветок. Отец, Сын и Святой Мать Его В Задницу Полтергейст – открывается! Треклятая хрень оказалась раздвижной!»
Купол затмевал небо, но сцена, разыгрывавшаяся на окружавшей здание территории, поражала воображение куда сильнее: бандиты с радостной самоотверженностью пытались завалить своими телами облаченных в красно-черные мундиры гвардейцев и сопровождавших их гражданских, музыканты «Оттока» выбивали блуждающий бас из барабанов, а несколько совсем обезумевших выводили на трубах ритмы калипсо[48].
Никто из нападавших пока не добрался до восточного входа, и Никсон видел, что Купер и Сесстри бегут именно туда, обходя битву стороной. Славно!
Он покачал головой, не зная, то ли спасать шкуру, то ли присоединиться к побоищу. В его маленькой груди словно бы застучал барабан войны, и впервые за все свои жизни Никсон вдруг обнаружил в себе желание поддаться саморазрушительному порыву. Неребенок потряс головой, прочищая мысли: и с чего бы это у него возникли подобные идеи?
Его раздумья были прерваны боевым кличем, раздавшимся со стороны войск, отбивавших натиск «Оттока». Там, в самой гуще схватки, Никсон увидел Оксанрда Теренс-де’Гиса, обливающегося потом, но с яростной ухмылкой на лице истребляющего прислуживающих нежити придурков.
Никсон подобрался поближе. Теренс-де’Гис, заложив одну руку за спину, отбивался разом от двух противников. Он был вооружен обтянутой промасленной кожей дубинкой с покрытыми красной эмалью шипами, а одет, с точки зрения Никсона, в нечто вроде парадного костюма: красный китель, украшенный медалями и золотой оторочкой на эполетах и обшлагах, и черные, доходящие до самых бедер сапоги. С ловкостью опытного воина, не прилагая особых усилий, он уклонялся от выпадов и парировал удары Мертвого Парня и Погребальной Девки. Впрочем, примитивные боевые навыки сил «Оттока» не впечатляли даже Никсона. Более того, ему казалось, что все эти детишки действуют не по собственной воле. Их взгляды постоянно обращались к небу, где кружил вихрь нежити.
Окснард отразил стремительный натиск желтоволосого Мертвого Парня, сместившись так, чтобы тот оказался на пути у оскалившей зубы Погребальной Девки. Кружась и парируя, маркиз непрестанно болтал, отвлекая противников.
– Юный сэр, умоляю! Все, чего я хочу, так это на минутку забежать внутрь – забежать, обратите внимание, – и забрать одну безделушку, некогда принадлежавшую моему любимому дедушке. Я только… Девушка, я вас очень прошу, не размахивайте вы так этой штукой…
Погребальная Девка – долговязая бабенка с широкими бедрами – вырвалась из-за спины напарника, но кинжал тут же был выбит из ее рук. Она поморщилась, тряся ушибленной кистью.
Окснард же продолжал трепаться, изящно избегая третьего нападавшего – еще одной Погребальной Девки, пытавшейся схватить его за ноги.
– …Я только на минуточку, а потом делайте все, что душе угодно. Могу даже подсказать, где преторианцы прячут свое лучшее пиво, если вы, конечно… так… Ты, перестань лапать мои сапоги… если вы, конечно, постараетесь забыть, что я вообще заходил внутрь, permiso?
Девушка, лежавшая на земле, исчезла под ногами сражающихся, а Окснард врезал коленом по лицу Мертвого Парня, пытавшегося подобрать кинжал своей подруги.
– Разве мы не могли бы просто спокойно поговорить? – сокрушенно произнес он, вгоняя пятку в живот долговязой Погребальной Девки, – та отлетела назад. – Но вы же сами забыли о законах вежливости. А я ведь адмирал, знаете ли. Мне долготерпение не к лицу.
