Передышек между боями практически не было, о переформировании рассказывали бы друг другу байки, но на самом деле уже через несколько дней они все почти перестали говорить между собой. Усталость стала сначала тяжелой, потом с трудом переносимой, потом не переносимой вообще. Встающих в строй местных мужиков, и парней, и девчонок даже уже почти не обмундировывали: наскоро вооружали или довооружали и бросали в бой, в чем те были. Часто Николай видел на раненых бронежилеты поверх гражданских курток и ватников. Боевая сколоченность была уже почти никакой, но многие новички имели боевой опыт – причем вовсе не менее серьезный, чем его собственный. Что еще? Сплошная пелена облаков и непрерывный дождь с порывистым ветром ограничивали действия вертолетов и тактической авиации в целом. А они не знали, хорошо это или плохо: в небе рубка сейчас шла вроде бы почти на равных. Снова стало плохо с продуктами, но они все старались считать это мелочью. Теряющие и теряющие бойцов и технику батальоны давили на запад и северо-запад, окропляя каждый пройденный километр своей кровью. Поток пополнения уже не справлялся, в ротах оставалось по три-четыре десятка активных штыков на нескольких избитых боевых машинах, но цель была совсем рядом.
К 13 ноября, когда на землю лег первый снег, их 32-я отдельная мотострелковая бригада сбила последний из заслонов и прорвалась к Усть-Лужскому порту, одновременно силами одного из своих батальонов перехватив рокадную дорогу 41К-109 в районе Ханике. Практически в те же самые часы 23-я гвардейская отдельная мотострелковая бригада ликвидировала остатки усиленной батальонной боевой группы из состава 17-й Великопольской механизированной бригады. Успешно прикрывавшей – и успешно прикрывшей, – отход 11-й польской Любуской дивизии бронетанковой кавалерии на восток, к эстонской границе, и доставившей столько проблем всей 1-й Армии. Прижатая к болотам у восточного отрога Нарвского водохранилища боевая группа не без оснований рассчитывала на эвакуацию личного состава водным путем, но не сложилось. На этом русское наступление на севере выдохлось окончательно.
Николай очень надеялся, что судьба развернет его к родному городу: пусть после смены, переформировки, отдыха, чего угодно. Нет. Петербург остался северо-восточнее: бригады обошли его по широкой дуге, и с невысокой лейтенантской колокольни можно было только гадать – какой в этом есть особенный военный смысл. Ровно так же до сих пор не была взята Москва. Две армии, более известные как 1-я Новая и 2-я Новая, чем просто как 1-я и 2-я, давно замкнули кольцо окружения и уже довольно сильно продвинулись к западу. Однако и Москву, и довольно значительную часть Московской области оккупанты до сих пор удерживали за собой. Тактическая обстановка в какой-то степени напоминала классический «слоеный пирог», потому что войск у обеих сторон было довольно мало, и сплошной линии фронта так и не возникло. Каждая из бригад и каждый из батальонов могли находиться в полуокружении, и при этом действовать довольно активно. Стратегическое же значение окружения крупной вражеской группировки в четырехугольнике Клин – Серпухов – Воскресенск – Краснозаводск было очевидным. Попытки деблокады явно имели место – так, в сводках сначала упомянули об освобождении Волоколамска, потом о том, что его пришлось оставить «после напряженных боев», и только неделю спустя опять сказали, что этот город «удалось повторно освободить». Любитель прикладной семантики Ляхин решил, что слово «удалось» имеет большой смысл – успех явно дался нелегко. Впрочем, легко в эти дни не давалось вообще ничего. Однако в сводках мелькали названия городов и городков, располагающихся много западнее Москвы, между Москвой и Петербургом, между Москвой и Воронежем. Это вдохновляло.
Как-то постепенно они все перестали сомневаться в исходе этой войны. Даже самым большим оптимистам было ясно, что до победы еще драться и драться, что погибнут еще многие, а среди них, воюющих, так уж точно почти все. Но медленно и постепенно становилось похоже на то, что страну им удалось отстоять. Плохо, что под врагом столица и родной Питер; плохо, что далеко не все идет гладко на юге и Дальнем Востоке. Но не всё сразу – так они говорили себе.
Краткая передышка у Усть-Луги позволила Николаю не просто прийти в себя от непрерывной изматывающей работы, сводящей с ума. Он впервые за долгое время начал не просто плыть по течению и делать то, что требуется, но и думать. И, как ни странно, одна из главных его мыслей оказалась о коммунизме. Может быть, сыграло какую-то роль то, какие стояли дни – сначала было 4 ноября, потом 7 ноября, потом прошло еще много дней, но был все-таки еще ноябрь. Неизгладимое, конечно, впечатление произвел на него сам факт выступления Киргизии и двух других среднеазиатских республик на стороне уже практически побежденной России. Как и все иные республики бывшего СССР, азиаты очень гордились своей независимостью от России. И те же киргизы с удовольствием сменили ее на зависимость от Казахстана, Китая и США. Которые были проводниками демократии, богатыми клиентами на распродаже их страны по кусочкам, и все такое. Понаехавшие на исконно киргизские земли русские, без спроса понастроившие тут свои школы, больницы и заводы, должны были испытывать за все это чувство вины. Во всяком случае, такое ощущение складывалось. Что вызывало понятную обиду. Но ребята из разведвзвода панфиловцев после первого же совместного боя объяснили лейтенанту-медику, что не все так худо. На пальцах объяснили, вербально, без предъявления лишних доказательств. Потому как кровь не вода – и кровь, пролитая бойцами киргизских Вооруженных сил под Лодейным Полем за свободу России, – это аргумент посильнее любой политической трепотни.
Вряд ли среди помятых в боях разведчиков были историки, да и просто так уж начитанные и интеллигентные люди. Но вещи, которые они рассказали, показались Николаю похожими на правду. Киргизия была частью Российской империи еще с середины XIX века, когда нарезное оружие и дисциплина кадровых полков уверенно определили результат противостояния с Кокандским ханством. Но вот тогда русские точно не были ни просветителями, ни освободителями. Русские наместники, военачальники, чиновники всех рангов относились к киргизским скотоводам как к самому настоящему быдлу. На свежеприобретенных Россией территориях царил произвол: жизнь тысяч людей реально зависела от особенностей характера попавшего в эту глушь русского человека, поставленного на высокий пост далеким начальством. И срывающего зло на тупых дикарях, либо просто стремящегося обогатиться за счет этой страны. Местные дикость и байство легли на все это просто отлично. Пролетарская революция 1917 года, как бы странно это сейчас ни звучало, действительно освободила местных жителей от гнета царизма. После победы над басмачеством и разрухой Киргизия начала превращаться в совершенно нормальную, нужную, живую часть обретающей мощь державы. Помните картинку «Дочь Советской Киргизии» в конце наших школьных учебников? Умные, энергичные, лояльные к советской власти молодые люди получили шанс сделать карьеру в промышленности, сельском хозяйстве, Вооруженных силах, будь они потомками хоть тридцати поколений неграмотных скотоводов. И это не было обманом, это действительно работало, потому что Советскому Союзу нужны были и киргизская баранина, и киргизское золото, и руки, и ум, и силы киргизских мужчин и женщин. Красная кавалерия рубилась с басмачами, а НКВД сажало баев не из садизма, а чтобы отсталая республика стала не хуже других. Как оказалось, такая политика сработала на все сто – как и везде. Какой-нибудь биолог, пожалуй, назвал бы это симбиозом. А потом все вернулось назад. И разруха, и почти что феодализм с баями, и почти что басмачество, и все остальное. А на фоне всего этого народу наперебой рассказывали, что русские плохие, а американцы и турки хорошие. И с расположенной вплотную к столице «независимой Киргизии» американской авиабазы, названной, к слову, в честь американца Питера Ганси, – новые друзья свободных киргизов летали бомбить Афганистан. Сливая потом невыработанные остатки топлива на окрестные огороды и бахчи. А при необходимости, говорят, и сбрасывая неизрасходованные боеприпасы «на невзрыв».
