Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 137
Он уже собрался было заняться костром, когда вдруг, словно бы повинуясь чьему-то неслышному приказу, оглянулся.
На добросовестно отбеленной известью стене пещеры желтой охрой в черной обводке было начертано:
«Океан души не имеет дна. Океан судьбы – берегов. Океан печали – воды.»
Читать Бат не умел, что сэкономило ему немало мыслительных сил. Но саму надпись он посчитал хорошим предзнаменованием.
«Не иначе как святой муж тут жил. А не ведьмак какой-нибудь.»
По мнению Бата, ведьмак писать на стене не стал бы. Такой нарисовал бы клыкастого, взлохмаченного демона, оскалившегося встречь зрителю. Причем не охрой, а красной человеческой кровью, высосанной из трепещущей жутью жилки невинной жертвы. Бат нахмурил брови и оставил надпись в покое.
Постель аскета Бат нашел сухой и мягкой – он попробовал ее рукой. Тут его ждал еще один подарок: оказалось, соломенное ложе водружено на невысокий помост из горбыля, связанного лыком в некое узнаваемое подобие лежанки.
На этом горбыле можно было изжарить и поросенка, и цельного кабана.
А из сушеного мяса и рассыпчатого пшена, что дожидались своего часа в переметной суме, складывался ужин – топи только снег да дров подкладывай!
Бат так увлекся своими уютными мыслями, что не сразу заметил гнездо серохвостки. Неряшливое, но старательно опушенное изнутри, гнездо было устроено в дуплистом углублении возле самого входа в пещеру.
В гнезде ерзали четверо сонных птенцов. Еще голеньких, но уже зрячих.
Они сонно таращились на Бата, искательно вытягивали свои уродливые морщинистые шеи и благоразумно помалкивали.
Своим появлением в пещере Бат подписал всем четверым смертный приговор – мать-серохвостка никогда не возвратится к гнезду после того, как рядом с ним побывал чужак. Такова ненависть горных птиц к человеческому роду.
Бат живо скинул лук, переметную суму, тулуп, стащил мокрые сапоги и принялся разводить огонь.
Ночь снаружи стала чернильно-черной. Лишь изредка одичалый ветер задувал в пещеру снег – словно бы горстями его подкидывал.
Золотистое озеро каши с бурыми лодчонками мяса. Озеро пузырится, облизывает неровные стенки котелка, исходит сырыми запахами.
Босой Бат, по пояс голый, помешивает варево походной ложкой.
Широкое, с кустистыми бровями лицо Бата стало чумазым – отсыревший за зиму горбыль занимался трудно, коптил и пыхтел.
Очаг тоже оказался мокрым, словно бы кто-то нарочно справил в него малую нужду. Вдобавок он был полон золы и черного старого мусора – фруктовых косточек, рыбьих костей, останков убогой глиняной утвари и непрогоревших суковатых головешек. В куче этой – очаг пришлось от нее освободить – Бату даже померещился намек на расколотый череп, не то обезьяний, не то детский.
Когда дрова наконец занялись, пещеру заволокло дымом.
– Эй, полегче, полегче! – Бат машет руками, заслоняясь.
Разомлев от долгожданного тепла, вши, что обитают в швах кожаных штанов Бата, принимаются трапезничать. Но Бат не спешит.
Привычно почесываясь, он неотрывно следит за тем, чтобы пшено не разварилось в размазню.
Вот он похищает ложкой лакомую горку, трепетно снимает с нее губой, вдумчиво пробует сладкие, желтые зерна и, бормоча промежуточный поварской вердикт, снова кланяется очагу – взбодрить кочергой угли.
Бат дожидается нужного момента, чтобы приправить варево специями – солнечной куркумой, чихательным черным перцем, горячим имбирем и перемолотым в ароматную пыль листом лавра. Если добавить смесь раньше времени, запах специй испарится что твой барс. А если опоздать, каша и мясо не пропитаются как следует величавым травным духом. Да-да, Бат был на свой лад гурманом.
Когда приправа и каша сошлись самым гармоничным образом, а костер наконец установился, снаружи, возле входа в пещеру, заскрипел снег.
Бат сам не заметил, как в правой руке у него оказался коротышка Куя, а в левой – долговязый Чамбала. Он привстал, испытывая взглядом снежную чернь входа.
"Кто там может быть? Медведь? Невероятно! Ланка? В такую-то погоду? Да нет. Из наших кто-то? Или из не наших?"
Рука с коротким метательным ножом ушла за плечо, изготовилась.
Рука с длинным застыла.
Бат отступил от костра в темноту – чтобы лучше видеть.
Скрипучая возня снаружи обратились вдруг деликатным шорохом… А вот и незваный гость!
Юноша был худ, почти не одет и, вдобавок, стоял на четвереньках. Впрочем, никаким иным образом попасть внутрь жилища отшельника было невозможно – Бат и сам в этом убедился.
Оружия при странном юноше не было. Отсутствие одежды – не считать же таковой набедренную повязку из грубой шерстяной ткани – свидетельствовало о низком общественном положении отрока. Вместе с тем его ухоженная кудрявая шевелюра и гладкая, чистая, жемчужная кожа намекали на некие необычные и таинственные обстоятельства.
Снаружи было по-ночному морозно, но юноша озябшим не выглядел.
«Тоже аскет, что ли? Может, сам хозяин пещеры?»
Бат опустил метательный нож, но с места не сошел. И хотя котелок было пора снимать с огня, Бат решил погодить.
– Чего надо-то? – спросил он.
Вместо ответа юноша обвел пещеру затравленным взглядом и что-то промычал себе под нос. Бат не разобрал – что.
– Чего ты там варнакаешь? Не слышно!
Юноша продвинулся еще на два шага и присел возле костра на корточки. Уперся растопыренными пальцами в землю. И словно бы с усилием что-то проворчал.
– Ты по-нашенски понимаешь?
Юноша согласился – одними глазами.
– Может, ты варвар?
Юноша отрицательно замотал головой.
– Значит понимаешь. Тогда почему не говоришь?
Лицо юноши искривила гримаса муки. Он широко открыл рот, как будто собираясь зевнуть, но не зевнул, а лишь многозначительно ткнул в нарождающийся зевок пальцем.
Бат сделал два нешироких шага по направлению к гостю. Затем еще два – таких же опасливых. Нет, слишком темно, не разобрать.
– Что там у тебя, во рту? – спросил он, а затем, поразмыслив, предположил: – Языка, что ли, нет?
Юноша кивнул.
– А-а… Вот оно что… Языка нету… Так ты, наверное, раб?
Юноша сделал неопределенный жест правой рукой.
– Раб, значит. Беглый, – догадался Бат и, гордясь своей проницательностью, осклабился. К рабам он относился с симпатией. Вероятно потому, что и сам до изжоги накушался рабской похлебки из дикого риса – подростком его продали на маслодавильню, за отцовские долги. Хоть и было это давненько, и с тех пор много чего памятного с жизни Бата случалось, и даже сидел он в почете, по правую руку, на именинах барона фальмского Семельвенка с цветочной гирляндой до самого пупа, но горькую похлебку из дикого риса и кисленький запах людской забыть не сумел.
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 137
