Я знаю, пройдет многое и многое время, но сладкоречивые скальды все так же будут воспевать заслуги ярла и конунга Харальда Резвого, что со своей малой дружиной открыл и удержал ворота гарда до подхода нашего войска; Почти треть его ратников полегла перед воротами, грудью встретив сладкую смерть в бою! Думаю, эйнхерии за столом Одина в этот день громко стучали чарами и кубками, в нетерпении чествовать новых героев и побратимов.
Потом, когда брали гард, ворвавшись за стены, отличились и другие воины, совершая подвиги, достойные самих ассов.
Я сам видел, как Агни Сильный, неистовый, как медведь-подранок, сломал в сече два меча подряд. В одиночку бился с пятерыми ратниками, четверых зарубил, а пятому откусил нос и свернул шею пустыми руками. Потом, когда победители загоном ловили и брали девок в княжьем девичнике, Сильный, говорят, еще больше, чем ратной доблестью, выделился мужским неистовством, имея их одну за другой, не считая. Но этого я уже сам не видел…
Зато я видел, как Нафни Сорвиголова, скинув кольчугу, змеей вскарабкался по стене Толстой башни, сбросил сверху веревку и бился там один против нескольких, пока на верхнюю площадку башни не взобрались остальные. Видел, как ярл Харальд Резвый пешим догнал скачущего всадника, вскочил сзади на круп коня и убил его прямо на лошадиной холке. Видел, как Олаф Трехпалый одним ударом секиры развалил точно напополам доспешного воина. Теперь его, видимо, назовут Двухпалым. В горячке боя ему снесли половину уха и третий из оставшихся пальцев. Даже удивительно, если вдуматься, почему боги, щадя героя, так неблагосклонны к его левой руке?
Я видел, как Якоб-скальд с двумя десятками воинов разбежались с бревном-тараном и с маху проломили ворота княжеского дворца, хотя на них сверху градом сыпались стрелы и камни. Как ярл Тунни Молотобоец, славный силой рук, поднял на копье вражеского воеводу и нес его перед собой, как стяг, пока древко не сломалось от визжащей тяжести. Как ярл Дюри Толстый, тяжелый и крепкий, как гранитный валун, спрыгнул прямо с крыши на двух врагов, одному сразу сломал хребет своим весом, а второму вырвал горловое яблоко, вцепившись зубами, привыкшими перекусывать даже толстые кости…
Скажу сразу, всех подвигов и не перечислить! Многие воины прославили себя в этот великий день, когда гордые стены Юрича склонились перед нашей силой, а боги любовались сверху на реки крови, что текли по деревянным улицам, как вода! Я сам рубился со многими и убил, наверное, не меньше десятка, так что мой меч стал зазубренным, как хребет рыбы, а щит слоился лохмотьями, как изодранная в гневе рубаха…
Не могу сказать плохо, они доблестно бились за свой гард, эти лесные люди! Известно, говорить о противнике плохо — это значит принижать собственную победу. Почти сотня сынов фиордов ушли в Асгард с узких улиц и утоптанных площадей Юрича, посчитали мы потом мертвых. Вдвое, а то и втрое большее число получили тяжелые раны, от которых кто-нибудь тоже умрет по чести, как положено воину на дороге славы…
Но, главное, мы взяли сильный гард со всеми его богатствами, порубили и разогнали дружину князя! Из горожан, прятавшихся от сечи по дворам и клетям, тоже, наверное, уцелела едва половина.
Нет, как я приказывал воинам перед битвой, мы не стали жечь деревянный гард. И людям князя не дали его поджечь, когда те, поняв свое окончательное поражение, пытались отомстить нам хотя бы огнем. Мои воины, бросая сражаться, даже тушили разгорающиеся пожары, следили, чтоб огонь не слизал будущую добычу, перекинувшись на соседние стены. Как я и хотел раньше, Юрич достался нам целиком, со всеми его строениями и богатствами. Руны удачи, обещавшие яростную битву и славную победу, не обманули нас!
Да, великий удался день… Одину, Отцу Побед, и остальным ассам, собравшись на хмельную вечернюю трапезу, будет что обсудить за столом и над чем повеселиться всласть…
2
— Мне рассказали, ты был доверенным человеком князя, так, Затень? — спросил конунг Рагнар.
Харальд Резвый, стоявший рядом, быстро перевел вопрос с языка свеонов.
На просторном красном крыльце княжьего терема больше никого не было. Стоя перед ярлами на коленях со связанными за спиной руками, Затень настороженно косился то на одного, то на другого. Заглядывая снизу каждому в рот, пытался угадать, что спрашивает один, и отчетливее расслышать, что переводит второй.
Одни и те же мысли тупо и горько крутились в голове у пленного. Харальд, гадюка, жаба, змей подколодный, предал все-таки… Говорил он князю, еще когда говорил… Так оно и случилось… Только б не пытали больше! И так уже места живого нет на теле, самая малая жилочка тетивой натянулась от боли… Только бы не пытали…
С высокого крыльца было видно, как притих, притаился покоренный Юрич. Уцелевшие жители попрятались, как мыши, по подвалам и погребам, не иначе… Дома и дворы казались брошенными, обезлюдевшими, словно вымершими От лихоманки. Только протяжно мычала неухоженная скотина в хлевах, кудахтали куры, ища поклевку, да вооруженные свей, многочисленные, как муравьи, бродили по улицам, заходя во все двери или вышибая окна, чтобы заглянуть в дома. Тоже, как куры, высматривали любую, малую поживу. Победители…
Впрочем, Затень почти не оглядывался на город, не до того было. Что город, что горожане, сам едва жив, дышит через раз на третий… Да и то надолго ли?
Воин понимал, каков сейчас его вид. Без слез не взглянуть, не отворотившись. Глаза от побоев заплыли узкими щелочками, еще недавно красивое, холеное, любовно крашенное лицо стало бесформенным и пухлым, как подушка наложницы, чувствовал он. Кроме льняных портов, другой одежды на нем не осталось. Сытое, белое тело пошло от многих ударов иссиня-желтыми пятнами, широкие рубцы на плечах и спине мелко кровоточили и саднили, как обожженные. Передние зубы ему уже выбили, и он постоянно шлепал расплющенными, как лепешки, губами, словно проверял это. И не хотел, а губы сами нарочно цеплялись за острые осколки зубов, раздражались болью. Твердая корка крови запеклась на лице, стягивая кожу. Смотрел он теперь только одним глазом, правым. Левый, совсем заплывший, постоянно точил слезу, крупными каплями скатывающуюся по щеке. Глаз, замутненный ею, как окно слюдой, похоже, больше ничего не видел…
Жалко себя! Был ведь и в почете, и в силе, холил себя, ходил в дорогом, красовался впереди дружины… Ох, мама-мамочка…
Огромный и однорукий конунг Рагнар, скривив шею, смотрел на пленного сверху вниз холодными глазами цвета зимнего моря. Дрожь пробирала от этих глаз, пристальных и немигающих, как у змеи. Ох, свей, ох, лютые, тоскливо и безнадежно стучало в голове у Затеня… Ох, пропал пропадом… Говорить заставляют… Эти заставят, конечно, эти из камня сок выжмут, из дерева — плач… Одна беда — рассказать им нечего!
Харальд Резвый, почти на голову ниже однорукого, но такой же опасный и страшный, издевательски ухмылялся рядом. Он стоя покачивался от Многодневного хмеля, шумевшего в голове неумолкаемой музыкой. Как и остальные воины фиордов, что теперь и во сне не трезвели, торжествуя победу. Шатались сейчас вокруг, поодиноче и толпами снося бесконечную добычу на двор перед красным крыльцом, где оба конунга допрашивали пленного…
