Маноло проводил Мигеля в уютную гостиную, ничем не отличавшуюся от какой-нибудь залы в Мадриде. Две дамы, одетые по последней моде, встали и поздоровались с ними. Однако сначала Мигелю было непросто различить мать и дочь — выглядели они почти ровесницами. Пышные многослойные юбки занимали большую часть пола.
Пока Мигель с Маноло потягивали сдобренную ромом фруктовую воду, донья Альмудена и Ангустиас отдавали приказы слугам.
— Хорошо, что вы не стали пытаться добраться до гасиенды Лос-Хемелос сегодня же вечером. Не хотел говорить сразу, но до нас дошли тревожные новости. Президента Линкольна убили две недели назад. Мы узнали об этом только сегодня, городской совет просил всех быть начеку.
— Теперь понятно, почему в городе полным-полно солдат.
— Осторожность не помешает. Бетансес и ему подобные, не ровен час, сделают из Линкольна великомученика. Рабы уже боготворят их обоих.
Мигель кивнул, но промолчал. Снова испытав угрызения совести, он лишь туже затянул галстук.
— Прошу тебя, дорогой, не нужно омрачать наш вечер, — вмешалась Ангустиас со снисходительной улыбкой, — власти держат ситуацию под контролем. К чему беспокоиться? — Она повернулась к Мигелю. — Мы с мамой сгораем от любопытства. Расскажите нам что-нибудь о своих путешествиях, будьте так любезны.
ОГОНЬ ЗОВЕТ
В начале вечера, примерно в то же время, когда Мигель зарисовывал женщину, махавшую рукой кораблю, Ана устроилась на своем излюбленном месте на балконе. На сильном ветру шелестела листва, скрипели ветви деревьев, но после дневного дождя небо расчистилось. Стоило солнцу опуститься в море, как расквакались лягушки и жабы, застрекотали насекомые и раздалось грозное уханье совы. Над трубой варочного отделения кружили искры и уносились вверх, к закрытому пеленой облаку и еще совсем узкому серпу луны. Не считая огней вокруг мельницы, вся долина погрузилась в кромешную тьму. Земля стала черной и гладкой, как столешница, но с наблюдательного пункта Аны в Эль-Дестино, граничащего на севере и востоке с поросшими лесом горами, долина казалась дном темной чаши, содержимое которой вот-вот хлынет в Карибское море.
— Простите, донья Ана. — На балконе появилась Мэри. — Прикажете подавать ужин?
— Нет, подожду, пока муж не вернется домой.
— В том-то и дело, сеньора. Только что приходил мальчишка и сказал, что хозяин домой сегодня не приедет. Он передал записку.
Мэри протянула хозяйке клочок бумаги, выдранный из журнала, в котором надсмотрщики вели учет рабочих часов. Он был свернут в несколько раз, и на нем торопливым почерком было нацарапано: «Американского президента убили. Охрана будет дежурить всю ночь».
Ана привстала в кресле.
— Что-то случилось, сеньора?
Ана покачала головой, но страх уже овладел ею. Новости в бараках распространялись стремительно. Несомненно, рабочие Эль-Дестино узнали о смерти Линкольна раньше, чем она получила записку Северо. Ана вдруг осознала, что громадный дом за ее спиной угрожающе пуст.
— Где все?
— Ужинают, сеньора.
В ту же минуту огромный язык пламени взвился над фермой Сан-Бернабе. Женщина вскочила с кресла-качалки и облокотилась на перила, будто хотела оттолкнуться и взлететь.
— В чем дело? — Мэри инстинктивно подалась вперед, чтобы не дать хозяйке упасть.
— В Сан-Бернабе пожар.
— Они все время выжигают тростник, сеньора.
— Я могу отличить пал от поджога. — Ана махнула рукой в сторону пламени, которое разрасталось. — Сан-Бернабе — ферма, а не плантация.
Вошла Консиенсия:
— Сеньора!
— Вижу, Консиенсия.
Три женщины стояли на балконе, глядя на бешеную пляску ярких огненных всполохов — желтых, красных, оранжевых и голубых.
— Он скоро погаснет, — сказала Мэри. — Сегодня шел дождь.
— Там дождя не было, — ответила ей Консиенсия.
Они еще некоторое время смотрели на быстро распространяющийся пожар. Ана навела телескоп:
— Его не остановить.
— И в колокол не звонили, — заметила Консиенсия.
И правда, даже отсюда они должны были услышать сигнал, предупреждающий соседей о пожаре и призывающий на помощь.
Ана вгляделась в ночь. На границе гасиенды Лос-Хемелос и Сан-Бернабе тут и там, словно светляки ночью, мелькали огни. Факелы!
— Кто-то поджигает наш тростник.
В эту минуту, будто ее слова стали призывом к действию, в долине вспыхнули красно-желтые костры. Точки горящих факелов сразу же разбежались в разные стороны, собрались опять, и далеко на востоке вспыхнул новый пожар.
Ей ничего не оставалось, как развернуть телескоп к мельнице, будто, найди она Северо среди мечущихся животных и людей, смогла бы предупредить его, что за полями горит тростник. Внимательно оглядев местность, она не заметила ничего из ряда вон выходящего ни у малого трапиче на воловьей тяге, ни у большого пресса с паровым двигателем. Но вдруг тишину разорвало настойчивое дребезжание колокола — предупреждающий об опасности звук. Кто-то увидел огонь.
— Скажи, пусть седлают мою лошадь, — приказала Анна, и Консиенсия мигом побежала в дом звать Тео.
— Вы ведь не поскачете туда, сеньора? — Мэри тряслась от страха.
— Я не могу сидеть здесь сложа руки, — ответила Анна. — Наверняка кто-то ранен, получил ожоги, я должна помочь им…
— Ох, сеньора! Надо было сразу вам рассказать!
Ана резко остановилась:
— Рассказать что?
— Хакобо упоминал о… восстании. Я слышала, сеньора. А еще он говорил слова… слова «независимость», «война против испанцев». Я сказала, чтобы он не…
— Наш Хакобо?
— Да, Хакобо, который дрался с белым, когда меня ошпарило…
Анна посмотрела в сторону Сан-Бернабе, потом на горящий тростник. Ей и в голову не приходило, что в поджоге виноват один из ее людей. От этой мысли у нее ноги подкосились, но она не могла показать свою слабость, особенно девочке, которую вырвала из лап смерти и которая была обязана ей своей жизнью.
— Это правда, Мэри? Кто еще здесь замешан?
— Эти слова я слышала только от Хакобо.
— Когда?
— Несколько месяцев назад. До рождения Сегундо. Нужно было сразу вас предупредить, но…
— Да, напрасно ты сразу не сказала.
— Теперь я получу свободу, сеньора? По закону, если сообщишь, получаешь документы…
— Ты де Фуэнтес, Мэри, — отрезала Ана. — Так что спроси хозяина.
Консиенсия вернулась с ботинками для верховой езды, следом за ней появилась Глория с аптечкой. Тео и Паула принесли корзину, доверху набитую чистыми тряпицами для перевязки.
