— К чему таиться? — громко сказала Ньевес. — Признайся, что ты любишь меня .. Хватит молча страдать? — Едва Дэв открыл рот, как она закрыла его своей ладонью. — Дай мне сказать… Я люблю тебя, — воскликнула она звенящим голосом. — Теперь ты это знаешь… Мне хочется, чтоб ты знал… Я люблю тебя!
Тебе не нужно больше притворяться, честно! Не бойся нарушить мой покой… признайся же, что любишь…
Я это знаю, но теперь скажи мне это сам.
Она прижала губы к его губам с такой силой, что он покачнулся.
Ему пришлось поднять ее на руки и спуститься с нижней ступеньки на газон, где он мог твердо стоять на ногах. Ньевес крепко прижалась к нему. Когда она снова посмотрела на дорогу, Элизабет там уже не было.
Поставив Ньевес на ноги, Дэв сдержанно произнес:
— Что все это значит? — Он старался, чтобы в его голосе звучало негодование.
— Я же сказала тебе! — Она топнула ногой. — Я тебя люблю!
— Я знаю это. Я тебя тоже люблю. — Он произнес это прежним покровительственным тоном, без положенной в подобных случаях страсти.
— Я говорю не о такой любви!
— А о какой?
— О настоящей любви, — со страстью заявила Ньевес. — О такой!
Она снова потянулась к нему, обвила его шею руками и прижалась губами к его губам.
— Ax, — сказал Дэв, как только она его отпустила. — О такой любви! — В его голосе проскользнула насмешливая нотка.
— Не смейся надо мной! — произнесла она обиженно. — Тебе не полагается надо мной смеяться.
— А что мне полагается? — спросил он спокойно.
— Признаться, что и ты меня любишь!
— Но я же только что тебе сказал!
— Не так! — Она топнула ногой. — Ты должен сказать мне по-настоящему… Теперь ты знаешь, что я тебя люблю, и можешь признаться мне в любви, а раньше ты сомневался, потому что думал, что я слишком молода, но я уже взрослая…
На этот раз Дэв не мог удержаться от смеха.
— О Господи! Ты опять начиталась романов… я говорил Хелен, что тебе пора переходить в чему-нибудь другому.
— Не смейся! — страстно воскликнула Ньевес. Ты не должен надо мной смеяться! Я не ребенок, я уже взрослая! — В опровержение своих слов она расплакалась.
— Прости меня, моя радость, — теперь голос Дэва звучал совершенно серьезно. Ньевес затихла и, шмыгая носом, подняла на него глаза. — Я виноват. Мне нужно было заметить это раньше.
Ее лицо просияло.
— Ты любишь меня! Любишь! Я так и знала!
Она снова бросилась к нему, но он остановил ее, взяв за кисти.
— Я уже взрослая, — лихорадочно бормотала Ньевес. — Неужели ты не видишь?
Дзе вздохнул. Этого ему хотелось меньше всего.
И именно теперь… Он поднял голову и посмотрел на дорогу. Никого.
— Не жди ее! — вспыхнула Ньевес. — Смотри на меня! Ты любишь меня, а не ее!
— С каких это пор? — спросил Дэв.
Его голос испугал ее. Ньевес опустила голову. Она хорошо знала этот тон.
— С тех пор, как умер твой дедушка? — спросил Дав. — Или с тех пор, как приехала Элизабет?
Он был прав, но от испуга она ринулась в атаку.
— Это не имеет значения. Я знаю об этом, и все.
Дэв покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Не все.
Он взял ее за руку, подвел к скамейке. Она заметила, что он еще раз бросил взгляд на дорогу. Затем решительно усадил ее рядом с собой.
— Я люблю тебя, — с несчастным видом сказала Ньевес. — Многие мои ровесницы любят мужчин старше… Мне скоро восемнадцать! Многие в этом возрасте выходят замуж!
— Тебе пока семнадцать, и ты пока недостаточно взрослая, чтобы понимать смысл того, что говоришь.
— Я понимаю! Я хочу принадлежать тебе!
— Ты ошибаешься, — произнес Дэв тоном, не терпящим возражений. — Ты хочешь, чтобы тебя любили, я понимаю, но вот так. — Он ласково обнял ее за плечи, как прежде. Он не сжимал ее могучими руками, как это полагалось в романах. Он обнимал ее не страстно, а заботливо.
— Я знаю, что ты меня любишь, — сказал он мягко. — Но это совсем не то же самое, что «быть влюбленной»…
Я тоже люблю тебя, но я в тебя не «влюблен».
— Нет, я влюблена, влюблена!
Он посмотрел ей в глаза. Она затравленно глядела на него.
— Прекрасно, тогда докажи мне это.
— К-как д-доказать? — запинаясь, произнесла она.
— Очень просто. Поцелуй меня как следует. Как целуют возлюбленных.
— К-как с-следует? — Она растерялась. — Что ты имеешь в виду? Есть только один способ целоваться: ты касаешься губами чьих-то губ.
Ньевес всю жизнь так рьяно опекали и оберегали, что она не имела ни малейшего представления о поцелуях, которые получают и раздают в порыве страсти. Ей было позволено читать романы, не имеющие к реальной жизни никакого отношения. Даже фильмы, которые она смотрела, тщательно отбирались. Она никогда не ходила на свидание с мальчиками. Она брела с завязанными глазами по улицам и переулкам сексуальных приключений Марджери. Матти Арден была для нее Другом Семьи. Монахини не дремали. Мадам Лоран тоже.
Ее воспитанницы покидали пансион девственными в мыслях, словах и поступках. Девственность всегда была в цене, а разве ее подопечные предназначались не для продажи? Родители хотели, чтобы они попали в постель к своим мужьям неискушенными в любви, им предстояло учиться, а не учить. А после того, как они производили на свет наследника — а лучше нескольких, — им позволялось переключиться на любовников.
Но не раньше. Секс не должен был поднимать свою уродливую голову, но даже если бы это произошло, то опасаться было нечего: ни одна из воспитанниц мадам Лоран не знала его в лицо.
Поэтому Ньевес была в полной растерянности. Она не имела ни малейшего понятия, о чем говорит Дэв.
— А я-то думал, ты меня любишь.
— Люблю… люблю!
— Тогда докажи.
Ньевес была в панике. Что делать? В романах поцелуи назывались сладкими, страстными, тайными, но более подробно не описывались.
Ее замешательство не укрылось от опытных глаз Дэва.
— Ты мог бы научить меня…
— Если ты меня и в самом деле любишь, тебе ни к чему уроки.
Ньевес была на грани слез.
— Ну я тебя прошу… пожалуйста, покажи мне…
Дело в том, что… — она вспыхнула, — я никогда ни с кем не целовалась.
— Я знаю, — Дэв произнес эти слова таким тоном, что у нее из глаз брызнули слезы.
— Так я никогда не научусь, — в отчаянии всхлипывала она.
