тот день, когда в Самарканде во дворце с бирюзовым куполом эмир размышлял, как же уничтожить надменного турка.
В то время как другие смотрели вперед лишь на несколько дней, Тимур мог заглянуть в будущее на годы. Пять лет прошло, прежде чем Тимур подготовился выступить против турка и согласился отпустить Дональда в Брюсу, а потом выслал за ним погоню. Пять лет неистовых сражений среди горных снегов и в пыли пустынь подняли Тимура как мифического исполина. Он жестоко правил своими военачальниками, а к Мак-Дизу относился еще суровее. Тимур словно изучал шотландца беспристрастным жестоким взглядом ученого, требуя, чтобы гаэл полностью выкладывался на службе. Казалось, татарин ищет предел выносливости и мужества горца. Но так и не нашел.
Гаэл был чересчур безрассуден, чтобы Тимур мог доверить ему войска. Но во время неожиданных нападений, набегов, во время штурма городов — во всем, что требовало личного мужества и отваги, горец был непобедимым. Шотландец представлял собой типичного европейского воина, для которого стратегия и тактика имели меньшее значение, чем жестокая рукопашная схватка, где исход битвы решался благодаря личной доблести и силе воинов. Обманывая турка, шотландец лишь следовал инструкциям Тимура.
Между гаэлом и эмиром не могло возникнуть дружеских уз, поскольку Дональд для Тимура был лишь свирепым варваром из чужеземной Фракии. Тимур никогда не осыпал его подарками и почестями, как мусульманских военачальников. Жестокий гаэл презирал мишуру почестей и, казалось, получал удовольствие только от хороших сражений и крепких попоек. Он игнорировал раболепное преклонение, которое демонстрировали Тимуру его подданные, и в подпитии осмеливался говорить мрачному татарину в лицо такие вещи, что окружающие замирали, затаив дыхание.
— Это волк,, которого я спускаю с привязи на своих врагов, — сказал однажды про него Тимур.
— Такой человек как обоюдоострый клинок, который легко может поранить владельца, — рискнул заметить один из князей.
— Его обратная сторона не так тщательно заточена, как та, что поражает моих врагов, — ответил Тимур.
После победы под Ангорой Тимур отдал под командование Дональду калмыков и беспокойных, непокорных вигуров. Такова была награда Тимура: большое неосвоенное поле, возможность долго усердно трудиться в поте лица и беспощадно бороться с врагами татар. Но Дональд ничего не сказал. Он держал своих головорезов наготове и экспериментировал с различными типами седел и доспехов, с кремневыми ружьями, тем не менее находя, что они уступают по меткости татарским лукам; экспериментировал с последними видами огнестрельного оружия, громоздкими пистолями на колесах, которые использовали арабы еще за сто лет до своего появления в Европе.
Тимур бросал Дональда на врагов, как человек бросает дротик, мало заботясь о том, сломается оружие или нет. Всадники гаэла возвращались в крови, в пыли, усталые. Доспехи их были растерзаны в клочья, мечи зазубрены и затуплены, но к остроконечным седлам всегда были приторочены головы врагов Тимура. Жестокость воинов Дональда, его собственная дикая свирепость и нечеловеческая сила постоянно вызволяли войско из самых безнадежных положений. А звериная выносливость Дональда заставляла его снова и снова оправляться от страшных ран, вызывая восхищение у мускулистых татар.
С годами Дональд, всегда отчужденный и неразговорчивый, все больше и больше уходил в себя. Когда воины затихали, он в одиночестве сидел в мрачной тишине в какой-нибудь таверне или угрожающе гордо бродил по улицам, положив руку на рукоять огромного меча, и люди осторожно уступали ему дорогу. У Дональда был только один друг, Ак-Боджа, и один интерес, кроме войн и убийств. Во время набега на Персию наперерез его отряду выбежала, крича, тоненькая девчушка, и воины Дональда увидели, как их предводитель наклонился и, подхватив ее одной могучей рукой, усадил в седло. Это была Сулея, персидская танцовщица.
У Дональда был дом в Самарканде и несколько слуг. И среди них персиянка блистала как редкая жемчужина. Девушка обожала своего господина, а ее страх перед ним доходил до восторженного исступления, но, когда Мак-Диз уезжал на войну, она не скрывала своих связей с молодыми солдатами.
Как и большинство персиянок ее касты, Сулея имела склонность к мелким интригам и не могла не совать свой нос не в свои дела. Она стал доносчицей у Шади Мулх — персидской любовницы Халила, слабовольного внука Тимура, и таким образом косвенно влияла на судьбы мира. Сулея представляла собой жадное, тщеславное существо и страшную лгунью, но ее руки были легки, как несомые ветром снежинки, когда она перевязывала раны от мечей и копий на железном теле Дональда. Гаэл же никогда ее не бил и не ругал, хотя никогда и не ласкал, не ухаживал с нежными словами, как другие мужчины. Он хорошо знал, что для него Сулея дороже всех владений и наград.
Тимур старел. Он словно играл с миром в шахматы, и пешками его были короли и армии. Молодым вождем без богатства и власти, он сверг своих хозяев-монголов, а теперь сам повелевал ими. Он завоевывал племя за племенем, народ за народом, королевство за королевством, создавая собственную империю, протянувшуюся от Гоби до Средиземного моря, от Москвы до Дели, — могущественнейшую империю из всех когда-либо известных миру.
Он открыл двери Юга и Востока, и через них в Самарканд потекли богатства со всего мира. Именно Тимур спас Европу от азиатского нашествия, когда остановил волну турецкого завоевания, о чем он сам так никогда и не узнал. Великий татарин строил и разрушал города. Он сделал сад из бесплодных пустынь и превратил цветущие земли в пустыню. По его приказу возводились пирамиды из черепов и кровь лилась реками. Его князья возвышались над народами и племенами. Тщетно, словно женщины, заблудившиеся в горах, вопили несчастные рабы, когда их начинало перемалывать в жерновах империи Тимура.
Теперь же эмир смотрел на Восток, где столетиями дремала пышная империя Китая. Возможно, к старости это было всего лишь стремление к истокам своего народа. Возможно, Тимур помнил героических ханов, своих предков, хлынувших некогда на плодородные равнины Китая из бесплодных степей Гоби.
Великий визирь покачал головой. Он играл в шахматы со своим царственным господином. Визирь был стар, слаб и осмеливался высказывать свое мнение даже Тимуру.
— Мой господин, что пользы в бесконечных войнах? Ты уже покорил больше народов, чем покорили Чингиз-хан или Александр. Отдохни от завоеваний, дай себе понежиться в мире и заверши работу, начатую в Самарканде. Построй побольше великолепных дворцов. Собери вокруг себя философов, художников, поэтов со всего мира.
Тимур пожал могучими плечами:
— Философия, поэзия и архитектура хороши, но их не видно в тумане и дыме завоеваний, ибо все вещи
