итоге получилась преотличная. Но к тому времени шансы на получение премии растаяли: тогда их начали присуждать, исходя из сексуальной ориентации, цвета кожи, геополитики и чего бы там еще ни было, а значит, раз уж ты белый старый коммунист, то милости просим в конец очереди! Нобелевская речь века так никогда и не была произнесена, и, конечно же, я нигде не мог ее опубликовать. Нет журнала для нобелевских речей писателей, которым не досталось Нобелевской премии. Постепенно я стал отщипывать от нее наиболее гениальные места и протаскивать их в речи на случай, например, выступления на торраблоут[131] в клубах «Лайонз» и «Киваниз», на свадьбе Хельги и Тоурунн, на банкете в честь начала Шведских дней в новой теплоцентрали «Пертла»[132]. Да, я должен признать: в тот раз я произнес ту речь целиком. Я решил: сейчас или никогда. Должны же они, заразы эдакие, наконец понять, что́ они пропустили! «Jette fin tale»[133] – только и сказали они и принялись восхищаться моим фраком: мол, как необычно, да и как весело в наши дни увидеть человека во фраке!
С тех пор я его и не надевал. И хоронили меня не в нем, хотя это выглядело бы красиво. Я попросил мою Рангу одеть меня в обычный костюм-тройку и белую рубашку, но без галстука. Это было что-то вроде моего личного бунта против смерти или Бога, кем бы он ни был, если не против обоих. Я собирался встретить этих приятелей в опрятном виде, но не выказывая излишнего почтения. Но они оба не явились, а скинули меня на Хроульва.
Моя безлюбовная жизнь закончилась, и меня взял в объятия Хроульв… со всей любовью.
Глава 40
Танцевальный оркестр Магнуса Бьёрнссона играет на танцах во «Фьёрдовском лабазе». Я сижу за столиком у сцены. «Работница Гисли с Могилы / головы всем вскружила…»[134] Как – я это сам сочинил? Певец – бульдозерист из Рейдарфьорда, но усы делают его похожим на Хёйка Мортенса, и тогда его пение воспринимается как более сносное. Как же здесь угрожающе сильно напиваются! Некоторые умеют танцевать. Курят много. Большинство публики одето нарядно. Девушки целый день пролежали, накрутив волосы на горячие железки. У каждой эпохи свои завитушки. Фьёрдовский лабаз – это старый солдатский барак, самый просторный из сохранившихся, рядом с причалом, возле середины внутренней части фьорда. В одном конце помещения – возвышение для музыкантов, в другом – выход. Римская арка рифленого железа над дымом, шумом и стильными прическами. Я стрельнул сигарету у раскрасневшейся парочки, которая сидит за столом, попивая апельсиновую газировку из одной бутылки. Я постарался не скучать, пока курю. В бараке страшная жара. Воздух густой, насыщенный по́том. «О-о, привет! Слушай, а это не ты написал ту статью про кита?» – он кричит это мне – человек с болтающимся чубчиком, одной рукой опирающийся на грохочущую мелодию танца; больше всего он напоминает человека, кричащего через борт корабля при сильной качке: «Эмиль говорит, ты самый лучший журналист, которого он вообще видел!» О событиях, о которых я и так знал заранее, я иногда заранее же и писал статьи. «В Лодмюндарфьорде выкинуло на берег кита» – и была одной из таких статей. От нечего делать я возился с ней несколько дней, пока кит, страдающий депрессией, собирался с духом, чтоб броситься на сушу. Кажется, я поторопился показать эту статью Эмилю. Я повернулся на стуле и увидел, как чубчика утянуло обратно в танцующую толпу. А потом увидел Эйвис: она стояла в дальней части зала и окидывала танцпол взглядом с серьезным выражением лица. Как они пустили четырнадцатилетний цветочек на эту вакханалию? Очевидно, по той же причине, по которой я впустил ее в свое сознание: она выглядела так, будто ей уже семнадцать. Я почувствовал себя так, как уже чувствовал себя раньше, как будто две жизни назад: я не могу сдвинуться со стула. Парализован. Я, у которого всегда находились слова для всего, вдруг стал неспособен ничего придумать, как мои друзья абстракционисты. Я потянулся за своей бутылкой вина, отхлебнул из горлышка и снова спрятал ее в карман пиджака. Конечно, официально употребление алкоголя на этих танцах было запрещено, но по исландскому обычаю нарушать правила дозволялось, если делать это изящно и аккуратно. Непросто таскаться с двумя бутылками вина во внутренних карманах – в каждом по бутылке. Они оттягивают плечи. Но эти старые пиджаки сшиты крепко, так что ничего.
Бульдозерист переключился на другую песню. «Ах, послушай, милая, любимая моя, стих я прочитаю о тебе…» Это называлось «спокойная песня». Просто удивительно, как они играли, эти рабочие. Им удавалось увлечь публику. Танцующие вспотели вплоть до глаз. Народ всегда больше всего трогают самодеятельные музыканты. Он не доверяет настоящему искусству, но ему нравится посредственность, поднявшаяся из его собственных рядов, потому что дает ему надежду, что и он может быть творцом искусства. Хотя у моих земляков я был на хорошем счету, мне не удавалось продать столько же книг, сколько этим всем нашим спортсменам, премьер-министрам и директорам фирм, которые в свободное время балуются писательством. Из их книг люди прежде всего вычитывают одно: «Если он так смог, то и я смогу».
Баурд танцевал с пьяной в стельку медсестрой с грудями-пирамидами. Его очки и капли пота на лбу блестели. Медсестричку я узнал. Дом-с-трубой стоял недалеко от Больницы. Она была совершенно беспардонная девица, порой клала свои груди на пациентов. Так я слышал. И все-таки наверняка это было вранье. Агролом танцевать явно не умел, но галопировал вперед, как лошадь с дохлым всадником, в одной рубашке, с закатанными рукавами. Всегда неприятно видеть людей, занимающих ответственные должности, пьяными в общественных местах. Двое моряков, накачавшихся вином, вместе плясали агрессивный танец щека к щеке на танцполе прямо передо мной. Когда ты сам в тихой гавани, такой шторм выглядит даже красиво. Черноволосая женщина среднего роста взгромоздилась на стул напротив меня, с круговертью черной юбки, явно раздраженная после долгой попойки. Гармонист поднял глаза и послал гитаристу короткую улыбку. Они все были в одинаковых пиджаках не к лицу: темно-красных блейзерах с вышитыми на груди золотыми буквами: «МБ». Вокалист выделялся тем, что носил черную бабочку, в то время как на остальных были галстуки дымного цвета. Я заметил, что Эйвис направляется ко мне. Я поспешно заготовил фразу. Но она прошла мимо раньше, чем мне удалось состряпать мало-мальски толковое высказывание. За ней следовала девушка со стриженым
