ноги. Кристиан принялся вытирать салфетками воду, а я все-таки поднялась из-за стола.
Мне хотелось подбежать к ней и крепко обнять, но за меня это уже сделала маленькая Эмма. А мама, поглаживая ее рукой по голове, только улыбнулась и вежливо сказала: «Здравствуйте. Как долетели? Арина, ты уже успела познакомиться со своей сестрой?»
Как долетели? Сестрой? Она серьезно?! Так просто, словно я уезжала на пару месяцев и вернулась, а не похоронила ее два года назад, так и не пережив до конца весь этот ужас.
– Здравствуй, мам…
– Арина, у нас еще будет возможность поговорить. А сейчас время обедать. Дайте нам десять минут, и мы с Эммой позовем вас к столу. Хорошо?
Ничего хорошего в этом не было, но никто и не ждал ответа. Они с девчушкой, непринужденно о чем-то болтая, скрылись в другом конце дома, а я села обратно на диван, не понимая, что вообще происходит. Рука Ника притянула меня к себе за талию, и я схватилась за нее, как за спасательный круг.
Мужчины продолжили свой диалог, стараясь не обращать внимания на мое состояние. Из рассказов Кристиана я поняла, что он врач. Мы с интересом слушали про то, как он приехал в Африку с благотворительной организацией четыре года назад, когда в Сьерра-Леоне была зафиксирована вспышка лихорадки Эбола. Позднее, когда ситуация улучшилась, Кристиан перевез сюда и свою дочь Эмму. Ее родная мама умерла еще при родах, поэтому, когда Кристиан и Анна стали жить вместе, Эмма привязалась к ней, как к матери, которой никогда не знала.
Только эта душещипательная история почему-то не тронула мое сердце. С моей стороны все выглядело так, будто меня и отца с легкостью променяли на новую семью.
За обедом я терпеливо выслушала рассказы счастливых родителей о том, какая же талантливая у них растет Эмма. А когда не выдержала и спросила у матери, знает ли она, что отец под следствием и скоро сядет в тюрьму, мама попросила не говорить на такие неприятные темы за столом. Будто мы с отцом прокаженные и она не хочет вспоминать о прошлой жизни. Эта женщина уже не была моей матерью, той, которую я знала и оплакивала все это время. Похоже, она, и правда, умерла в тот день.
После обеда, который так и остался на моей тарелке почти нетронутым, мама увела меня в свою мастерскую, которую они делили на двоих с малявкой. Волны того самого оттенка, что красовался на ее любопытном носу, дельфины, парусник – вот, что она рисовала, когда мы ворвались в их маленький счастливый мирок со своим грязным прошлым. Девочка, в самом деле, подавала большие надежды. Обидно признавать, но я в ее возрасте рисовала на порядок хуже.
– Эмма очень талантлива, – в сотый раз повторила мама, разглядывая ее работу.
– Да, вижу. Но я здесь не из-за Эммы! – я сорвалась, повысила голос, вырвала незаконченную работу из маминых рук и резко поставила на место. – Как ты могла так поступить со мной? Хоть представляешь, что я пережила, похоронив тебя?
– Ты многого не знаешь, Арина, не смей осуждать меня!
– Может, расскажешь, как дошла до этого? Чем тебя так не устраивала прежняя семья?
– А ты все больше становишься похожа на отца. Смелая, дерзкая, упрямая. Он должен тобой гордитья, – мама присела на высокий стул, сохранив гордую осанку, и устало потерла переносицу. – Что ж, слушай, раз готова услышать. Я знала Кристиана еще до рождения Эммы. Он необыкновенный человек. Мы познакомились случайно на выставке в Париже и никогда не теряли связь. Когда я попыталась уйти от твоего отца, он объявил, что не отпустит нас обеих, а оставить тебя с ним я не смогла. Последние десять лет я жила только притворяясь счастливой, поддерживая образ идеальной семьи. Одному Богу известно, чего мне это стоило! Твой отец страшный и жестокий человек, Арина, жаль, что я поняла это так поздно. А когда он ввязался в настоящую войну, я все-таки решилась. Его условия снова были чудовищными: ближайшие годы, пока сохраняется угроза его бизнесу, я не должна была контактировать с тобой. Поверь, на это непросто было решиться. В то же время у тебя появился Ваня, ты стала совсем взрослой и все меньше нуждалась во мне. Так тогда мне казалось… Можешь ненавидеть меня, обижаться, но я надеюсь, что со временем ты сумеешь понять меня и простить. Я расплатилась по счетам и тоже имею право на настоящее счастье.
– Я рада за тебя, – к горлу подступили слезы, но в глазах было сухо и жгло, словно туда засыпали песка.
– И я за тебя. Смотрю, у вас с Ником все хорошо. Повзрослела, прическу сменила.
Я не стала просвещать ее подробностями смены моей прически. Не таким я представляла наш разговор и эту долгожданную встречу. Не будет жарких объятий и слез, не будет посиделок до утра. Ей все это уже не интересно. Выговорилась, облегчила совесть и даже дочерью меня ни разу не назвала. Перешагнула, оставив все в прошлом, и пошла дальше.
Разом пропали все вопросы и желание поделиться тем, что меня так волновало. Например, каким чудесным образом в мои руки попала ее картина, как судьба свела меня с Ником и как, спасаясь от акулы, мы нашли сокровища. Или о том, как меня похитили и ранили, и я до сих пор не могу забыть того, с кем мне никогда не суждено быть вместе.
Передо мной стояла мама, которую я так искала, но теперь между нами была настоящая пропасть в лице отца, Кристиана, Эммы и многолетней лжи.
– Нам уже пора, мы здесь проездом, – соврала я, желая поскорее сбежать. Только зачем? Никто и не собирался задерживать меня в этом доме.
– Что ж, была рада повидаться, – вежливо улыбнулась мама, словно пыталась прикрыться от неудобного общения.
Уже у входной двери мы обменялись актуальными телефонными номерами, хотя, я с трудом представляла ситуацию, в которой захочу позвонить этой чужой женщине. Мужчины пожали друг другу руки, довольные знакомством. У них оказалось больше общего, чем у меня с обновленной версией моей мамы. Держа ее за руку, Эмма злорадно улыбнулась на прощание. На этом все и закончилось.
Ник сел за руль, машина отъехала от белокаменного дома вниз по улице, подняв за собой облако пыли, пересушенной жарким африканским солнцем. Я сжала в кулак отчего-то ледяные пальцы и меня начало трясти, как в лихорадке.
Эбола? В какой-то момент я надеялась на это, но нет. У моей болезни было другое название.
