Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
Каждый раз, когда я возвращался в Советскую Россию, меня поражали происходившие там перемены, и вместе с ними приходили головокружительные перевороты в политике. В первый раз я вернулся в 1922 году и оставался до декабря 1927-го. За эти годы я в основном побывал в деревнях, вместе с Люситой Сквайр, которая поехала в Россию в 1922 году, чтобы создать фильм о строительстве для квакеров. Мы познакомились и поженились. Вместе мы объездили множество деревень, часто наезжали в села по отдельности, а затем встречались, чтобы свести воедино наши открытия. Люсита училась на кинематографических курсах, на самом деле она была первой «пишущей девушкой» в Голливуде. Теперь, когда наши кофры иссякли, она бросилась в Лондон, чтобы писать сценарии, чтобы восполнить их.
Когда я приехал в 1922 году, голод начинал исчезать, однако в деревнях на Волге те, кто выжил, рассказывали леденящие душу истории. Их я передавал без изменений, и некоторые из них есть в моей книге «Русская земля. Нэп» (Новая экономическая политика, которая была введена в 1921 году); спекуляции, экспериментирование и новые предприятия были руководящей линией партии в те дни. На каждой деревенской улице можно было почерпнуть какую-нибудь историю, и я писал об этом в периодические издания, такие как «Хариерс Атлантик Мантли», «Йейль ревю» и «Азия» и печатающийся на мелованной бумаге ежемесячный журнал, помещавший большое количество иллюстраций.
Среди крестьян я чувствовал себя лучше, чем в городах. Я любил саму русскую землю, и это ощущение родства с крестьянами присутствовало у меня повсюду, где бы я ни был. Я удалялся от лесистой местности Карпово, что находится к северу от Архангельска, проехав шесть дней и ночей на лодке, как новичок, чтобы добраться до деревень на Черном море и Кахетии в Грузии. Но, отдавая должное уважение Луису Фишеру, который в своей автобиографии «Люди и политики» любезно ссылается на меня как человека, «который понимает, что было толстовского в душе русского крестьянина», должен заметить, что в моем выборе присутствовали практические соображения и логика. Меня меньше интересовали новости о политических событиях, источники которых находились в Москве или в Ленинграде, чем их воздействие на жизнь страны, а Россия в основном была крестьянской. Если великой задаче – добиться социализма, начатой Лениным, суждено продолжаться, революцию следовало бы перенести в деревню.
Некоторые корреспонденты, в частности Уолтер Дюранти из «Нью-Йорк тайме», были преисполнены энтузиазма по поводу нэпа до такой степени, что полностью не понимали его. Они были не одиноки: некоторые большевики питали фантазии о бесконечном богатстве и изобилии. Бухарин говорил крестьянам: «Обогащайтесь», и те, кто могли сделать это, так и делали. И далеко не один революционер старой закалки, видя социалистическое государство прибежищем махинаций на рынке и частной инициативы, покончил с собой, лишь бы не приобщиться к нэпу.
Для меня не составляло труда разобраться во всех этих первых переменах. Ленин прибег к военному коммунизму только как к насущной необходимости, а когда это больше не было нужно, он отставил его. С ним навсегда ушли и трудовые батальоны, о которых Джон Рид интервьюировал Троцкого (незаконченный отрывок обнаружился после смерти Рида). Представление о том, что все, что выше минимальной выработки в шахтах или на заводах, можно получить силой, не состоялось, дало осечку. Теперь нэп использовали для того, чтобы попытаться доставить хлеб в города. Ленин сказал, что опасность того, что капитализм возьмет верх, не менее серьезна, чем опасность того, что революция отторгнет от себя крестьянина-середняка. Поэтому эти уступки несоциальным, антиобщественным, примитивным собственническим инстинктам были временной мерой, ибо без продуктов питания фабрики могли лишь ползти.
Нэп был правильной политикой, до нынешнего времени. Я хотел увидеть, как, в частности, бедный крестьянин существует при ней. Я вычислил, что крестьяне-середняки выживут, они и на самом деле становились более зажиточными, особенно когда ограничения, запрещавшие продажу или аренду земли, были смягчены, и бедные сдавали свою землю в аренду, чтобы хоть немного поправить свое положение. Даже с распоряжением, отрицавшим права крестьян на наемный труд, было покончено. Как и при реформе Столыпина, богатые становились богаче, а бедные рожали детей.
Посреди всего этого чересчур буйного энтузиазма вокруг нэпа Ленин иронически сказал, когда вернулся к работе в 1922 году: «…если мы будем достаточно много работать, мы сможем получить социализм вместо нэпа». Деревня наполнялась маленькими капиталистами. Оппозиция роптала. После 1924 года давление стало нарастать с тем, чтобы покончить с ограничениями, защищавшими бедных крестьян, что было такой важной частью первого закона революции в 1917 году. Предвоенный уровень промышленного производства был достигнут в 1925 году. Несмотря на все приманки «свободного рынка», при нэпе рост производительности труда в сельском хозяйстве опасно отставал от такового на фабриках и заводах.
Проблемы были огромными, и повсеместно проходили яростные дебаты, с криком и раздражением. Все понимали, что нужно найти лучшие способы ведения сельского хозяйства. Все понимали, что единственно правильный экономический метод – это классическая формула Маркса для больших коллективных хозяйств. Но как его добиться? Троцкий потребовал принять более жесткие меры к кулакам. Никто точно не мог определить, кто кулак, а кто – нет, но все согласились, что это – негативное явление. Ленин еще в 1919 году указал, что некоторые меры, направленные против кулаков, падут тяжким бременем на крестьян-середняков. Теперь нэп превращал некоторых средних производителей в нечто, близкое к кулакам.
Несмотря на то что Троцкий был изгнан, оппозиция, как правая, так и левая, все еще подавала голос до того времени, как я в декабре 1927 года уехал из Советской России. Некоторые хотели сделать упор на тяжелую промышленность, некоторые – на потребительские товары. И у всех была мысль того или иного рода насчет крестьян. Когда урожай был хорошим, почти таким же, как небывалый сбор 1926 года, а в элеваторах все равно находилось катастрофически малое количество зерна, оппозиция принялась раздражать Сталина, обвиняя его в том, что он нянчится с кулаками.
Грядущие перемены носились в воздухе. И все же в то время, когда я уезжал, атмосфера была довольно мягкой. Снисходительность любопытным образом смешалась с суровостью, но все же была заметна. Личная свобода подразумевала освобождение от гонений за отличное от большинства мнение, даже после того, как решение было принято. Однако Ленин отмечал, что нетерпимость у ремесленников (даже если работа была лично противна им) начинала пропадать. А что до того, кому должен быть отдан приоритет, то все еще были слышны разные голоса. Сталин еще не консолидировал свою власть.
В следующий раз я вернулся в Советскую Россию в 1930 году. Партия, со Сталиным, подавляющим все попытки к умеренности, приняла драматическое решение в декабре 1929 года провести широкомасштабную коллективизацию сельского хозяйства. На партийном съезде за два года до этого Сталин прогнал оппозицию. И теперь принимал решения самостоятельно на массивной и безжалостной основе, которые тем более буксовали, учитывая то, что первые тракторы стали изготавливаться на Сталинградском тракторном заводе лишь в 1930 году. (На протяжении двадцатых годов тракторы импортировались из Соединенных Штатов.)
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
