Книга Дети разлуки - Васкин Берберян

Я слушал его, пораженный, и смотрел ему в глаза. Я никогда не видел человека, который бы так страдал, и испытывал к нему бесконечную жалость.

– Я сделал это, ничего не сказав твоей матери… Она была больна, я боялся, что она умрет… Ей было нужно лекарство. И тогда я взял из люльки одного из вас и унес, я продал его… за пригоршню монет. – Он прервался, всхлипнув, пораженный ужасным воспоминанием. – Ты стыдишься меня? – спросил он чуть погодя с видом человека, который ожидает смертного приговора.

Я знал, что мой отец – слабохарактерный человек, может быть, даже бездарный, но не злой. За месяцы жизни в лагере я понял, что люди способны на преступления гораздо более тяжкие, чем это.

– Клянусь тебе, если бы у меня был выбор, – ответил я, обняв его еще крепче, – я бы не хотел никакого другого отца, кроме тебя.

Он посмотрел на меня с благодарностью.

– Ты ангел, ты не сын, – прошептал он.

Неожиданно я поцеловал его в щеку, чего раньше никогда не делал.

– А ты мой герой, – сказал я. И он задрожал в моих объятиях. – Герои не всегда самые сильные, и тем более непобедимые, – настаивал я. – Тот, кто продолжает бороться и, несмотря ни на что, смело признает свои ошибки, тоже герой.

Эти слова вызвали у него слабую улыбку. Мы сидели так еще какое-то время, пока он не перестал дрожать. Потом я помог ему подняться и проводил до его барака. Я открыл дверь, но он задержался на пороге.

– Я не могу смириться, я проклят навсегда, – сказал он, прежде чем затеряться среди теней заключенных, сказал тоном человека, которого уже ничто не трогало.

Долгие годы, пока я был еще молод и полон сил, я думал, как мне найти моих родных. Мне до смерти хотелось знать, что сталось с моей маленькой Новарт, как чувствовала себя мама. Я простил их за то, что они никогда не искали меня, и оправдывал их молчание страхом перед террором, царившим повсюду в этой стране. Я уверил себя, что это был мой долг – искать свою семью, и все риски я должен был взять на себя. Но всякий раз, когда я делал попытки, мне приходилось отказываться от затеи, потому что тогда бы пришлось открыть мое настоящее имя.

Когда прошлым летом в Магадане мне поручили новое дело – в тот самый момент, как мой начальник произнес имена людей, за которыми я должен был следить, выдавая себя за гида, – я понял, что речь идет о моих сестре и брате.

Почти сорок лет спустя после моего ареста наконец-то они стали меня разыскивать.

Не буду скрывать, дорогой Томмазо, что вначале я плохо отреагировал на это. Мне казалось, что приставили пистолет к моему виску, и я надеялся на какое-нибудь неожиданное событие, которое расстроит все планы. Ночью я не мог заснуть и все придумывал всякие способы, как избежать того, что мне представлялось как очередная мука.

За день до их прибытия я взял лодку и вышел в море. Я хотел утонуть, довести до конца то, что судьбе не удалось, но выяснилось, что с годами я растерял всю свою дерзость и смелость. Словом, я не смог…

На следующее утро в аэропорту все показалось мне другим. Я увидел, как мой коллега говорит с двумя незнакомцами в зале ожидания. Мне верилось с трудом, что эта красивая женщина могла быть моей сестрой, а этот элегантный господин с седыми волосами – мой брат.

«Расслабься, – сказал я себе, – это просто путешественники, которые ищут своего родственника, и скоро они вернутся домой, когда не найдут его».

Они были со мной всего несколько дней. Мы ездили туда-сюда втроем в тесноте моего фургона. Я специально не стал арендовать машину, потому что хотел прижаться к ним поближе, чтобы пробудить свои чувства, чтобы понять, до какого предела мог вытерпеть. Я спрашивал себя, взбунтуется ли хоть какая-нибудь капля моей крови, достаточно ли громким будет этот зов. «Посмотрите на меня, я Габриэль, ваш брат!»

Но надеясь на чудо, я в то же время задавался вопросом, что в действительности осталось от того Габриэля, которого цитировала Новарт. Ее ангела, нежного мальчика, ее защитника, который верил и надеялся холодными ночами в Ереване.

Это были всего лишь фантазии девочки, смутные воспоминания далекого детства сорокалетней давности.

Время – это что-то непостижимое. У него нет ни запаха, ни вкуса, ни тела, ни сути. Оно движется во Вселенной, диктуя любые изменения, преображая до неузнаваемости людей и предметы. Оно замышляет козни без нашего ведома и тиранит нас всю жизнь. Оно проявляется сейчас и здесь, показывая тебе, что было, но никогда не раскроет свой следующий шаг. И пока мы опасаемся недругов, которых можем видеть и осязать, оно – самое худшее из них и невидимое – крадет у нас жизнь.

Время – это птицелов, который заманивает нас в ловушку, когда нам кажется, что мы вот-вот улетим.

Я почти закончил свое письмо, дорогой Томмазо.

Хочу лишь сказать тебе, что твой отец – прекрасный человек. Он напоминает мне Серопа, отца, которого он никогда не знал. У него та же походка, тот же мечтательный взгляд юноши, который не захотел сдаться времени. Я завидую ему, потому что тоже хотел бы, чтобы судьба избавила меня от ужасных страданий и позволила сохранить в себе чистоту души, которая была у меня в юности. Наверное, – подчеркиваю, наверное, я нашел бы в себе смелость открыться Новарт и Микаэлю, признаться, что это я их брат, которого они потеряли. Но я промолчал, наблюдая за своими собственными похоронами. Я даже не мог проронить слезу, как любой человек, потерявший кого-то близкого. Зато я ревностно храню в душе память о мягком сибирском закате, который мы наблюдали все вместе, я и мои брат и сестра. В моем шкафу висят свитера, которые я одолжил им в тот вечер. Я их больше не стирал, потому что они пропитаны запахом жизни, которой не было.

Сегодня умерла Аннушка, а с ней умерла и часть меня. Я ощущаю огромную пустоту и оставляю на твое усмотрение, сын мой, сын моего близнеца, как распорядиться этим письмом.

Обнимаю тебя с любовью,