В течение недолгого времени, пока мы добирались до отеля, никто не проронил ни слова. Наконец машина остановилась, сопровождающий открыл для меня дверь.
— Я атташе посольства, — вдруг произнес он. — Вот вам моя карточка. Если вам понадобится связаться с нами перед отъездом, пожалуйста, сделайте это, мадемуазель.
Не дожидаясь моего ответа, он вернулся к машине.
Поднявшись в номер, я сбросила жакет, расстегнула воротничок, и мне сразу стало легче дышать. Я разорвала конверт и вывалила его содержимое на кровать: банкноты немецкой валюты, достаточно много. И больше ничего, никакого послания, даже записки.
Я опустилась на край кровати, потрогала деньги; я была крайне озадачена. Решила подождать еще один день. А пока буду ждать, напишу Черчиллю сама.
* * *
О Вере я больше ничего не слышала. Заказала билет на поезд домой, вложила в фирменный конверт отеля шесть написанных от руки страничек, содержащих обращение к Черчиллю в интересах Веры, где я полностью взяла на себя вину за то, что заставила ее приехать в Мадрид, и умоляла его помочь в ее деле. Отослала письмо в британское посольство, взяла чемодан и села на парижский поезд.
Мое рискованное предприятие в качестве вестника компромисса закончилось ничем.
Но я не подозревала, какие силы уже были приведены в движение.
* * *
— Она была там, в посольстве, — сообщила я Шпатцу, когда добралась до «Рица», чуть живая от усталости и злости по поводу полного фиаско своей миссии.
То, что все закончилось провалом, дошло до меня, только когда я вышла из вагона на Северном вокзале. Я вдруг с ужасом поняла, что проехала сотни миль с совершенно идиотским поручением, ничего существенного так и не достигла, разве что подвергла опасности собственную подругу. Увидев в своем номере Шпатца с чемоданами, означавшими, что он съехал с квартиры, я пришла еще в большее смятение:
— Она им что-то сообщила! Хор говорил о каких-то обвинениях, которые вызвали их озабоченность. Что она могла им сообщить? Я только сказала, что попросила ее приехать лишь затем, чтобы она помогла мне с салоном.
Шпатц вздохнул. Похоже, он был в таких же растрепанных чувствах, как я. Над ним плавало облако табачного дыма.
— Она обвинила тебя в том, что ты шпионка, — сказал он.
— Что?! — Я швырнула сумочку на кровать, едва не попав ему в голову. — Откуда она могла узнать?.. — Шпатц поднял на меня усталые глаза, и ярость моя немного поутихла. — Послание было у нее, — прошептала я, и холодные мурашки побежали по моему телу. — Ты отдал его ей.
— Нет. — Он быстро встал, шагнул ко мне, но я протянула руку, чтобы остановить его. — Коко, послушай меня. В отеле произошла путаница. Мы проинструктировали нашего связного, чтобы он вручил его тебе лично, но он испугался, ему показалось, что за ним следят. Увидев в холле Веру, он решил доверить послание ей. Он сказал, что это предназначено только для твоих глаз, но она не стала тебя дожидаться.
— Она отнесла его Хору, — тихо сказала я. — Прочитала письмо и донесла на меня.
— Она донесла на всех нас.
— Но я написала Черчиллю письмо. Я защищала ее и теперь выгляжу перед ним лгуньей.
— Это уже не имеет значения. Главное, ты здесь, а вот она…
— Не имеет значения? Ее задержали в Мадриде! Наверное, ее тоже подозревают в шпионаже.
— Давно. Они с мужем находятся под подозрением уже несколько месяцев. Доставка ее в Мадрид была лишь предлогом. Мы были готовы пожертвовать ею в случае необходимости.
Я едва удержалась, чтобы не завопить на него во всю глотку.
— Уходи! Вон с глаз моих!
— Не вижу никаких причин, чтобы злиться. Андре освободили, он сейчас в клинике здесь, в Париже. Ты сделала все, что хотела. Ему теперь ничто не угрожает. И тебе тоже.
— У меня много причин злиться. — От ярости я дышала с трудом. Только сейчас до меня дошла вся глубина его обмана. — Ты ублюдок! Ты использовал меня. Никакой путаницы в отеле не было, ты заставил связного передать послание Вере, потому что знал: она прямиком отправится в посольство и ее посадят в тюрьму, тем самым вы получите гарантию, что ваше письмо дойдет до Черчилля, а мне заплатили рейхсмарками, чтобы это выглядело так, будто я работаю на нацистов. — На это он ничего не ответил. Я распахнула дверь. — Ты слышал, что я сказала? Убирайся!
— Не могу. Мне некуда идти.
— Ну, тогда уйду я. — Я промчалась мимо него к шкафу. — Я перееду в квартиру над магазином. И чтобы близко не подходил ко мне больше, иначе доложу о тебе в гестапо как о предателе.
* * *
Я переехала на улицу Камбон, поселилась среди беспорядочно расставленной мебели, которую доставили сюда несколько месяцев назад из моих прежних апартаментов в «Рице». Дальнейших контактов с отелем или со Шпатцем я избегала, спала на кушетке, стоящей в гостиной. Наняла служанку и дворецкого, чтобы занимались домом, а сама с головой погрузилась в работу. По вечерам я занималась тем, что помогала Кокто в театре, в новой постановке его «Антигоны», навещала в больнице Андре. Врачи подтвердили мой диагноз: у него обнаружили туберкулез. Я консультировалась с ними о том, как наиболее безболезненно устроить его переезд в швейцарский санаторий. Жена Андре хотела приехать в Париж, но я отговорила ее, сославшись на необходимость добывать разрешение на пересечение оккупированной зоны. Я убедила ее в том, что это подвергнет ее и Типси большому риску. Немцы совсем обезумели от ярости и депортируют людей уже тысячами.
6 июня в Париж сквозь треск помех пробились радиопередачи Би-би-си, в которых с торжеством сообщалось о высадке объединенных сил Америки, Канады, Британии и «Свободной Франции» в Нормандии. И почти сразу после этого ко мне неожиданно явился Шпатц.
Я закрывала магазин, пораньше отпустив домой персонал. За последние несколько дней волна покупателей-немцев резко пошла на убыль. На улице моросил дождь, разнося над городом черный пепел. Нацисты жгли свои бумаги. Звуки дальних разрывов говорили о приближении войск союзников. Я уже собиралась повернуть ключ в замке, как на пороге возникла фигура Шпатца. Какое-то мгновение я хотела закрыть ставни и оставить его стоять там. Но потом жестом пригласила его войти. Я уже немного успокоилась, злость прошла. Я понимала: если сводки не врут, то ему и его немецким друзьям недолго осталось быть в Париже. По городу уже летали радостные слухи о нашем близком освобождении.
— Я хотел тебя видеть, — сказал он, снял шляпу и носовым платком вытер вспотевший лоб. — Перед отъездом.
— Так, значит, это правда, — обронила я, не глядя на него, и занялась подсчетом дневной выручки.
— Да. Это начало конца.
— Отлично. Самое время, наконец-то закончится весь этот ужас.
— Ты могла бы поехать со мной, — сказал он. — Из Берлина пришло официальное сообщение о том, что желающим уехать будет оказана помощь. Мы могли бы для начала поехать в Германию, потом, может быть, в Швейцарию или…
