Генри стоял у окна спиной ко мне, то и дело пожимая плечами, как упрямый ребенок, который не в силах ответить за свои поступки.
— Я просто хочу понять, как ты мыслишь, как ты выживаешь в этой каше, — сказал я. — Я и сам не могу понять, как я выживаю.
— Переезжай! — набычился Генри.
— Я не хочу убегать, — ответил я. — Пойми, я просто все принимаю всерьез.
— Ты думаешь, я не принимаю?
— Иногда я в этом не уверен.
— Вот что я тебе скажу, — Генри вдруг разозлился. — Я скажу тебе, что если бы я не принимал все всерьез, то Лео давно сидел бы на инвалидности и был бы несчастным одиноким психом. Никто не смеет обвинять меня в легкомыслии! И вот что я еще тебе скажу, — продолжал он, тыча в меня негнущимся пальцем, — если бы я и вправду поддавался депрессии, то этой зимой нам пришлось бы умреть с голоду!
Я, пожалуй, был готов сообщить Генри, что вместо «умреть» следует говорить «умереть», но он вдруг выбежал из бильярдной и отправился в кухню, чтобы тут же вернуться с вовсю мурлыкающим Спинксом на руках.
— Так и знай, Класа, — сказал он. — Я не какой-нибудь там чертов интеллектуал и не умею бросаться разными красивыми словами, как вы. Мне нравятся вот такие вещи, — он отпустил Спинкса, который шлепнулся посреди бильярдного стола.
Тот сразу же перестал мяукать и сжался любопытным комком, размахивая толстым хвостом над зеленым войлоком.
Генри-укротитель указал Спинксу один из углов бильярдного стола и взял пару шаров. Он стал толкать их по направлению к Спинксу, который останавливал каждый лапой и направлял в лузу, чтобы затем принять следующий. Трюк повторялся раз за разом, и поначалу я не мог понять, в чем соль. Только теперь, спустя много времени, я осознал величие сцены: загнанный, вечно куда-то спешащий Генри Морган в роли дрессировщика и вечно преданный друг Спинкс, который делает то, что его научили делать, потому что знает, что его ждет награда. Сколько часов понадобилось для того, чтобы отработать этот трюк! Абсолютно бессмысленный, бесконечно восхищавший Генри и вызывавший у него восторг, почти эйфорическую радость.
Я хочу запомнить его таким: человеком с неисчерпаемыми ресурсами, силами, которые он расходовал на абсолютную чепуху, чисто символические достижения ради достижений.
— Вздохнем перед смертью, Класа, — предложил Генри. — Сделаем передышку, рванем в город, может быть, сегодня появится солнце.
Уже несколько дней было холодно, но бесснежно: снег на крышах стаял, сосульки исчезли, улицы подсохли и пылили. Сквозь облачную пелену время от времени можно было разглядеть, что солнце и вправду существует, что оно может выглянуть в любую минуту.
— Давай двинем в город, посмотрим, что и как, — предложил Генри. — Весна на подходе.
Мы спустились к Слюссен, прогулялись по Шепсбрун, продуваемому ветром, и ненадолго остановились на мосту Стрёмбрун, чтобы понаблюдать за бурным потоком Стрёммен.
Дело было ближе к вечеру в конце апреля, на улицы вышло довольно много народу, который, вероятно, также гулял в поисках весны и, если не считать пары крокусов, приходилось довольствоваться тем, что дамы скинули шубы. Это уже можно было считать признаком перемен. Каток в Королевском саду был заброшен, он отслужил сезон и был покинут за ненадобностью.
— Я в этом году ни разу не покатался, — сказал Генри.
— Я тоже, — отозвался я. — Чем мы вообще занимались всю зиму?
— Хороший вопрос, — сказал Генри. — Черт побери! Ветер нам в паруса, парень! Скоро начнется самое интересное.
— Для тебя, может быть. Но не для меня.
— Чепуха на постном масле. Пойдем в «Вимпис».
— «Вимпис»? — повторил я. — Какого черта там делать?
— Выпьем по эспрессо и почувствуем себя как дома, в Лондоне, — ответил Генри.
Я сдался, мы перешли улицу Кунгстрэдгордсгатан и вошли в бар под звуки той песни Элтона Джона, которую слушали по дороге в Вэрмдё. Мы забрались на стулья у барной стойки, расстегнули пальто, запихнули кепки в карманы и огляделись по сторонам.
— Здесь я всегда как дома, — сказал Генри. — Даже не представляешь, сколько часов я просидел в «Вимпис» в Лондоне. А «Вимпис» везде одинаковы…
Генри аккуратно развернул носовой платок, очень громко высморкался, затем так же аккуратно сложил платок и спрятал в карман. Я не особо размышлял над этим, но мне много лет не доводилось видеть, чтобы кто-то пользовался батистовыми носовыми платками.
Мы заказали по двойному эспрессо, и Генри, насвистывая под тягучую мелодию Элтона Джона, достал из бордового кожаного футляра маленький перочинный нож. Он принялся подрезать и чистить ногти, прерывая маникюр лишь для того, чтобы время от времени взглядывать на новых посетителей. Мне это казалось хамством.
Когда нам подали эспрессо, Генри достал серебряный портсигар с инициалами «В. С.» на крышке, угостил меня «Пэлл Мэлл» и щелкнул старой зажигалкой «Ронсон», продолжая насвистывать под Элтона Джона.
Кофе приятно согревало изнутри. Чудесное сочетание кофеина и никотина — это вкус большого города, времени, убитого в кафе, ленивого перелистывания иностранной газеты и пустых диалогов в ожидании того, что никогда не произойдет: кровь играет от самого предвкушения.
В баре возник прыщавый подросток на роликах. Он подъехал к стойке, чтобы заказать гамбургер. Генри пришел в восторг от роликов и стал расспрашивать парня обо всем, что касалось их: фирма, цена, техника, погода, дороги. Подросток вежливо ответил на все вопросы, проглотил гамбургер и исчез. Таким образом Генри добывал информацию: если бы он захотел, то стал бы первоклассным детективом.
На смену шатающемуся прыщавому подростку явилась утонченная дама — ровесница Генри. Она элегантно взобралась на соседний стул у стойки и расстегнула тренч, уронив на пол шелковый шарф.
— Я подниму! — услужливо подскочил Генри и нырнул за шарфом.
— Thank you very much, — ответила дама на чистейшем американском.
Генри немедленно наморщил лоб и нелепо прищурил глаза, стараясь выглядеть неотразимо обаятельным. Я и раньше видел эту мину, его репертуар я знал от и до.
Монотонно подпевая Элтону Джону, Генри закурил новую сигарету, достав ее из своего шикарного портсигара, и искоса взглянул на американку. Та заказала гамбургер и «Кока-колу», достала из сумки карту Стокгольма и развернула ее, заслонив чашку Генри. Тот не имел ничего против вторжения и принялся следить, как американский палец прогуливается от Ратуши к площади Густаф-Адольфа, через Королевский сад до пересечения Хамнгатан и Кунгстрэдгордсгатан, где и располагалось заведение «Вимпис».
— Nice promenade! — осмелился Генри.
— Certainly, — улыбнулась американка.
— Are you searching for something especially?
— Aren’t we all searching for something especially?
