Покончив с завтраком на террасе отеля «Теннерхоф», мужчина погрузился в чтение газеты. Она была раскрыта на третьей полосе, где под фотографией Карло Манетти с дочерью была помещена статья, посвященная попытке разобраться в причинах краха компании «Манетти моторс» и самоубийства бывшего автомобильного магната. Читая, мужчина улыбался. В другое время осиротевшая дочь Манетти даже вызвала бы у него сочувствие, но не сейчас — уж очень смерть её отца сыграла ему на руку. У читателей газеты неизбежно складывалось мнение, что в своей борьбе за власть Александр Киракис шагает по трупам.
Он раскрыл деловой раздел газеты и внимательно прочитал заметку, в которой говорилось о том, что для преодоления финансовых трудностей, сложившихся в его центре ядерных исследований, Александр Киракис взялся за разработку и производство ядерного оружия. Этого допустить он не мог. Ядерное оружие означало огромные деньги. Огромные деньги означали, что Киракис легко преодолеет любой финансовый кризис.
Нужно помешать ему. Любой ценой.
Глава 24
— Я никак не могу избавиться от ощущения, что прохожу мимо каких-то совершенно ключевых фактов, — сказала Мередит. Она сидела в постели, листая свои записи про Элизабет Уэлдон-Райан. Если верить стрелкам часов, было уже далеко за полночь, однако Мередит не чувствовала усталости. За последние недели она не раз впадала в отчаяние и готова была опустить руки, однако сейчас возобновила поиски с новой решимостью. — Если бы я только могла узнать, куда отвез её Том в начале августа 1953 года!
Александр приподнялся и облокотился на подушку.
— По-моему, ты все ещё веришь, что она до сих пор жива, — заметил он.
Мередит закивала.
— Да, — призналась она. — На мой взгляд, это вполне вероятно. По словам Мак-Клоски, узнав о гибели сына, она впала в ступор, однако ни инсульта, ни сердечного приступа у неё не было. У нее, похоже, из-за эмоционального шока помрачился рассудок. Вдобавок, когда члены съемочной группы видели её в последний раз, она была жива.
— Но она могла умереть позже, — предположил Александр. — Насколько я знаю, сердечные приступы случаются совершенно неожиданно.
— И все же она могла остаться в живых, — промолвила Мередит, цепляясь за последнюю соломинку.
— Это все было более тридцати лет назад, — напомнил Александр, проводя рукой по волосам. — За это время можно умереть и от старости.
— Сейчас ей было бы шестьдесят с небольшим, — прикинула Мередит, откладывая записную книжку в сторону. — Для женщины это не возраст. Она вполне может до сих пор пребывать в какой-то клинике.
— И как ты её найдешь? — спросил Александр. — Организуешь поисковую экспедицию? Проверишь все европейские клиники для душевнобольных? Ты ведь сама говорила, что из Европы Райан возвратился уже один. Он вполне мог оставить её в одной из европейских стран. Европа — крупный континент, любовь моя, и одной женщине, даже такой необыкновенной, как ты, такая задача не по плечу.
— Это вовсе не факт, — возразила Мередит. — Том Райан был очень богат. Свою жену он мог поместить только в лучшую клинику. В одну из лучших. Это уже существенно сужает круг поиска.
— Вдобавок, если он хотел оградить её от посягательств со стороны репортеров, он должен был выбирать место для её пребывания особенно тщательно, — добавил Александр, усаживаясь рядом с Мередит. — А в клиниках, даже в лучших, раздобыть нужные сведения труда не составило бы. Особенно для американских репортеров.
— Да, но ведь все были уверены, что она умерла, — заметила Мередит.
— Это верно, — задумчиво произнес Александр. Чуть помолчав, он добавил: — Что ж, если твоя догадка верна, то Элизабет скорее всего поместили в одну из частных лечебниц в Швейцарии. — Хотя разыскать её там будет ох как непросто. Из швейцарца и в норме лишнего слова не вытянешь, а уж в деле, касающемся врачебной этики — и подавно. Не говоря уж о том, что Элизабет может оказаться вовсе не в клинике. Такому богатому человеку ничего не стоило купить какую-нибудь виллу и поместить жену туда под присмотром нанятого медицинского персонала.
Мередит покачала головой.
— Вряд ли Том поступил бы так. Насколько я его знала, он ни в чем не стал бы полагаться на случай. Нет, он оставил бы Элизабет только в идеальных условиях, где её окружили бы полнейшим комфортом.
Александр не ответил. Вид у него был задумчивый. Наконец он произнес:
— Да, похоже над этой Иоанниной висит какое-то божественное проклятье.
Мередит недоуменно возвела на него глаза.
— Что ты имеешь в виду?
Александр заколебался. Потом наконец решился.
— Я был ещё совсем маленьким, примерно одного возраста с мальчиком Райанов, когда родители взяли меня с собой в Иоаннину, — сказал он. — У отца там были какие-то дела. Я же оказался там в первый и последний раз в своей жизни. — Он сглотнул и продолжил: — Так вот, со мной там тоже произошел несчастный случай. В результате я сильно пострадал и едва не умер.
От неожиданности Мередит так и подскочила.
— Но что случилось? — воскликнула она.
Александр нахмурился.
— В том-то и загвоздка — я сам этого не знаю, — ответил он, немного растерянно. — Я был ещё слишком мал. Я ровным счетом ничего не помню, а мои родители никогда об этом не говорили. Со мной, по меньшей мере.
— Тогда как ты узнал об этом?
— Я случайно услышал разговор мамы с Еленой. Мама сказала, чтобы мне никогда об этом не рассказывали. По словам врачей из афинской больницы, потрясение было настолько велико, что мой мозг подсознательно заблокировал доступ к этой информации. Похоже, это правда, ведь я по сей день не могу ничего вспомнить. — Он немного помолчал. — Но зато в детские годы меня часто преследовали кошмарные сны. Потом мне уже начало казаться, что они каким-то образом связаны с тем, что со мной произошло. Правда, особого смысла в них не было — какие-то незнакомые люди и… страшное ощущение, как будто я был погребен заживо. И ещё долго потом я боялся находиться в лифтах и вообще ощущал страх перед любым замкнутым пространством. Только в последние годы я научился преодолевать эту боязнь.
Мередит прикоснулась к его руке и сжала её.
— Почему ты мне ничего не рассказывал раньше? — участливо спросила она.
На лицо Александра набежала тень.
— Я никогда ещё не говорил об этом ни одной живой душе, — сказал он. — Даже сейчас это для меня крайне непросто. Мне не нравится, что в моем мозгу существуют такие темные закоулки. Да и потом не так легко признать, что потерял пять лет жизни. Я совершенно не помню ни того, что случилось со мной в Иоаннине, ни того, что были прежде — все воспоминания об этом начисто стерлись из моего сознания.
