– На реку сядем. На Москву-реку. Вон она, видишь, петляет?
– Да ты что? – удивился Хакасский. – Лед не выдержит. Слабый еще лед.
– Отлично. Сперва полетали, теперь поплаваем.
Хакасский скосил глаза, Егор ему улыбнулся.
– Это шанс, Саня. Вдруг не утонешь? Вдруг дьявол спасет?
У Хакасского заныла печень. Ублюдок, мразь, играет с ним, как с мышом. В истерике, с чугунно забившимся сердцем, бросил штурвал, потянулся к глотке мерзавца.
Егор его остудил, небрежно ткнул железным дулом в солнечное сплетение.
– Не дури, Саня. Используй последнюю возможность. Ты же игрок. Подумай, я мог пристрелить тебя на крыше.
Хакасский отдышался, выправил вертолет.
– Почему же не застрелил?
– Мараться не хотел. От дерьма брызги летят. После не отмоешься.
– Сам же сдохнешь, кретин.
– На это не надейся. Я выплыву.
– Ах, выплывешь? Много вас таких выплыло? – Хакасский натужно захохотал, теперь ему хотелось только одного: поскорее покончить с этим кошмаром. Темная сила, исходящая от этого непостижимого существа, давила на мозг. Весь салон наполнила туманом и в ушах звенела. Ничего, еще посмотрим.
Страха смерти он не испытывал, но с ужасом представлял, как его холеное, ладное тело, со всеми любимыми родинками и трогательными впадинками, изласканное сотнями рабынь, охватят ледяные щупальца реки.
– Может, поторгуемся? – спохватился он.
– Поздно, Саня. Рынок закрыт.
От злости, от отчаяния и от внезапно кольнувшего презрения к самому себе, попавшемуся в детскую ловушку, Хакасский даже не стал выгадывать ближе к берегу, где лед мог закрепиться, выделил прямо на середину широкой снежной ленты. Покачался, потряс лопастями и мастерски, без всякого рывка, припарковался. На малое мгновение счастливо помнилось: устоит машина, но это был самообман. С гнусным, болезненным скрежетом серебряная оса погрузилась по брюхо. К стеклам налипла кромка тьмы. Хакасский отключил двигатель, сидел, затаив дыхание. Если достали дно, то еще есть надежда. Егор укоризненно заметил:
– Нет, Саня, здесь глубже, чем ты думаешь.
Будто отозвавшись, река чавкнула и осадила машину почти по самую шляпку. Мигнуло и погасло электричество. Хакасский окаменел. Он по-прежнему не верил, что такое могло быть. Оледенелым очам отворилась черная бездна небытия. Рассудок и нервы тщетно боролись с очевидным. На славу сработанная летучая машина все же не годилась на роль батискафа: под ногами захлюпала жижа и у Хакасского внезапно промок рукав куртки.
– Люк, – спокойно напомнил из темноты Егор. – Аварийный люк наверху. Поторопись, Саня, поздно будет.
– А ты?
– Я следом. Мне спешить некуда…
ЭПИЛОГ
Около суток Егор пролежал в гостиничном номере без сознания, пылая, как подожженный стог, потом очнулся и начал быстро выздоравливать. Анечка хлопотала над ним, как наседка: лекарства, уколы, обтирания, горячее питье сквозь стиснутые зубы – ложкой раздвигала.
У нее появилось ощущение, что она опять в больнице, работает, спасает – и вот-вот спасется сама.
На вторые сутки вызвала "скорую помощь". У Егора уже открывались глаза и речь к нему вернулась. Но температура стояла за сорок, и он плохо реагировал на окружающее. Анечку, например, два или три раза назвал мамой. Она поправила: я тебе не мама, а невеста, дурачок!
– Вечная? – спросил он.
– Откуда я знаю. Может, и вечная.
Врач "скорой помощи", пожилой, усатый дядька с сердитым лицом, после тщательного осмотра ("Гардиан-отель", тут не забалуешь) поставил диагноз: двусторонняя пневмония, осложненная синдромом Пятницкого.
Необходима срочная госпитализация.
– Где вас так угораздило, голубчик? – брюзгливо поинтересовался доктор.
– Моржевал, – Егор с трудом разомкнул губы. – В больницу не поеду. Останусь с Анечкой.
– Я же медсестра, – добавила Анечка. – Не волнуйтесь, доктор, все сделаю, как положено.
Доктор, видимо, привык к причудам новых русских, другие в этом отеле не жили, настаивать не стал. Тем более в душе был согласен с молодым человеком. Нынешние больницы – это ловушки для простаков. Половина из тех, кого он туда отправлял, обратно не возвращались.
Однако строго заметил:
– Напишите расписку, что отказываетесь.
– Хоть десять расписок, доктор.
Выписал кучу рецептов, дал Анечке кое-какие полезные советы и отбыл, пообещав наведаться на следующий день. Еще бы не наведаться: стодолларовая купюра приятно шуршала в кармане халата.
Он действительно приехал на другое утро, даже не отоспавшись после дежурства, и увидел, что умирающий больной сидит в постели с чашкой кофе и улыбается.
– Ничего не пойму… Температура какая?
– Тридцать шесть и восемь, – радостно отозвалась Анечка.
Доктор померил Егору давление, собственноручно взял кровь на анализ, прослушал легкие: только в правом остались еле заметные хрипы.
– Ставите меня в тупик, голубчик.
– Она меня лечит кое-чем покрепче антибиотиков, доктор.
Анечка жеманно хихикнула, покраснела и отвернулась. Доктор не завидовал молодым людям. Последние годы, полные постоянных унизительных хлопот о хлебе насущном, высушили его душу. Он не хотел вспоминать, что бывают чудеса на свете.
На четвертые сутки пожаловал Мышкин под руку с Розой Васильевной. В паре они смотрелись впечатляюще: кряжистый, осанистый мужчина в темно-синем костюме, при галстуке, с седой головой и эффектным бельмом и цветущая, стройная степнячка с завораживающими, бездонными, угольными глазами. К изумлению Егора, они уселись на диване рядышком, не размыкая рук, – ну прямо две гагарочки.
Мышкин рассказал последние федулинские новости.
Восстание закончилось, как и началось, бескровно. Полевые командиры спецчастей, оставшись без головы, охотно вступили в переговоры и согласились покинуть Федулинск на условиях выдачи каждому бойцу трехмесячного денежного содержания. Сумма для города получилась неподъемной, но с миру по нитке ее наскребли, большую часть выплатил, пошарив по сусекам, разумеется, Никодимов.
На городском вече, которое длилось всю ночь и весь следующий день, – с кострами, с выкатыванием бочек пива – временным губернатором избрали Фому Ларионова, Лауреата. Мэра Монастырского взяли под стражу, предъявив ему обвинения в злоупотреблении служебным положением и в массовых убийствах. Но до суда, наверное, дело не дойдет, хотя бы потому, что в Федулинске давным-давно не осталось ни одного судьи, которому можно доверять. Приглашать кого-то со стороны федулинцы не хотели. Скоро всего, Геку придавят по-тихому уголовники, которых сразу подселил к нему в камеру вновь назначенный начальником милиции полковник Гаркави. Кстати, консультант из Мюнхена, доктор Шульц-Степанков, на том же вече единогласно утвержден министром здравоохранения.
