от облегчения, что ее наконец-таки избавили от давления, нараставшего внутри нее, если бы перед этим не застонала. Ободренный этим звуком, Аларик осыпал горячими поцелуями линию ее подбородка, подстраивая ритм своих губ под ритм пальцев, втирающих шелк в ее влажную кожу. Девушка подалась вперед, ближе к нему, она инстинктивно жаждала большей близости, ее голова запрокинулась назад, горло было открыто его жадному рту.
Свидетельство его желания покачивалось у нее на бедре. И желания было много, судя по ощущению того, какое оно в его брюках горячее и тяжелое. В ней вспыхнуло порочное любопытство, и она потянулась вниз, освобождая его, крепко обхватывая рукой.
Из глубины его горла вырвался краткий сдавленный звук, как будто предсмертный хрип. Аларик зарылся лицом в подушку рядом с ее головой, тяжело дыша ей в щеку, а его рука скользнула под резинку ее нижнего белья, кончики пальцев тронули ее влагу.
Это было прикосновение, от которого по всему ее существу пробежала дрожь. Таласин поднялась и изогнулась, как волна, прижимаясь к нему, тая на нем всем телом. Она впилась зубами в его плечо, чтобы заглушить свои стоны, совершенно потрясенная тем, насколько восхитительно было ощущать там, внизу, чьи-то прикосновения. Он усмехнулся, хрипло и низко, и вспышка раздражения заставила ее слегка отстраниться, чтобы она могла пронзить его взглядом, даже когда крепче сжала член.
– Это прозвучало слишком уж самодовольно для кого-то столь возбужденного, муженек.
Его глаза блеснули серебром в лунном свете, и он снова прижался к ней губами.
– Я не самодовольный, – пробормотал он ей в рот. – Я дам тебе все, что попросишь, только не переставай прикасаться ко мне. Только будь рядом.
И медленно, очень медленно он ввел в нее один палец. Таласин закричала: от боли или от удовольствия, она уже не знала. Границы стирались. Провода закоротило. В неосознанной погоне за ощущениями она села на руку Аларика, собственным кулаком работая с его достоинством, подстраиваясь под ритм, который он задавал. Он был гладким и толстым в кольце ее ладони, твердым, как скала, становясь все тверже по мере того, как поцелуи на ее лице и шее становились почти безумными.
Она почти достигла пика. Она не знала, что произойдет, что это будет означать, когда ее тело ознаменует окончание возбуждения. Что произойдет потом?
– Аларик, я… – попыталась сказать она и замолчала, не узнавая жадную задыхающуюся незнакомку, которая говорила ее голосом.
Но, кажется, он понял.
– Я чувствую тебя, – хрипло ободрил он. Свободной рукой он заправил выбившуюся прядь ее волос за ухо. – Давай, Тала. Я здесь.
Она уже смутно осознавала себя, заглушая рыдания, уткнувшись в его шею, извиваясь на простынях, прижимаясь все ближе и ближе, пока между их телами больше не осталось пространства, и это было всем, это было мгновением временной свободы от одиночества, это было наслаждение за наслаждением, Небо над небом.
И она упала туда, прыгнула со скалы. Ночь распалась на осколки белого жара. С прерывистым стоном Таласин достигла вершины удовольствия, пальцы ее ног сжимались от каждой приливающей волны долгих восхитительных судорог.
Все это время Аларик целовал ее, глотая ее протяжные вздохи, нежно двигая пальцем внутри нее, пока она не перестала выдерживать и не съежилась, и тогда он убрал руку.
Но это была единственная его часть, которой она позволила бы покинуть себя. Его твердая плоть нетерпеливо дернулась в ее почти обмякшей ладони, и, с некоторым усилием преодолев восхитительный, ленивый, медленный туман, окутавший ее, Таласин стала изучающими движениями двигать запястьем вверх-вниз. Его дыхание участилось, и он судорожно толкнулся в ее кулак, а затем со стоном тоже закончил получать удовольствие, в затуманивающем послевкусии она почувствовала его тепло и влажность на своей ладони, стекающую по пальцам.
Он рухнул на нее. Аларик – всегда такой суровый, такой непроницаемый, так старательно себя сдерживающий – обмяк на ней, его губы двигались по ее ключице, стирая грань между мольбой и поцелуем. Она не могла понять, что он бормотал ей в кожу, и ей было все равно: здесь не могло быть слов. Его темные волосы щекотали ей подбородок, поэтому она подняла свободную руку, чтобы пригладить их, погрузилась пальцами в мягкость его гривы и прижала голову Аларика к себе, пока оба переводили дыхание. Таласин пришла в себя с томностью перышка, планирующего на землю. Она моргнула, чтобы прогнать туман из глаз, и уставилась в потолок. Ее взгляд остановился на гобеленах над кроватью, вышитых звездах и мерцающих лунах, драконе Ненавара…
Ненавар. Сардовия. Кесатх.
И снова все эти мысли обрушились на нее, все сразу. Что они творили?
Она явно решила всех погубить.
Большие руки обхватили ее за талию, пытаясь притянуть ближе, но она воспротивилась его объятиям. Объятиям императора Ночи.
Таласин убрала руку с волос Аларика, чтобы надавить на его широкое плечо.
– Слезь с меня.
Он оторвал губы от ее ключицы. Сначала он выглядел непонимающим, даже прищурил глаза, как будто ища ответа, его брови нахмурились в замешательстве, почти с обидой. Таласин по-прежнему лежала под ним, отвернув голову в сторону, чтобы не встречаться с ним взглядом.
И тогда здравый смысл, который овладел ею, должно быть, вернулся и к нему. В следующую же секунду он подался в сторону и отполз так далеко, насколько это было возможно, практически падая с кровати.
Бесполезно было отрицать: когда он отстранился, внутри нее разбилось что-то хрупкое.
Таласин нырнула под одеяло, натянув его до подбородка. Она осмелилась еще раз взглянуть на Аларика: его грудь вздымалась, губы были влажными и припухшими, черные волосы торчали под странными углами там, где она провела по ним пальцами. Его тронутое нежным блеском луны лицо окрасил румянец смущения, когда он наклонился, чтобы поправить брюки. Он выглядел таким же расстроенным, какой она себя чувствовала. Совершенное наслаждение, испытанное всего несколько мгновений назад, исчезло, оставив после себя лишь кашу ужасных мыслей, разрозненных и бессвязных.
Мужчина, с которым она только что занялась… этим, презирал ее, и она тоже должна была презирать его. Он невольный политический союзник, которого она однажды предаст. Он ее враг. Он чудовище.
И тем не менее ее пальцы все еще были липкими от его семени.
– Завтра тебя здесь не будет, – сказала она.
И этими словами разорвала неведомый пузырь, пленниками которого они были в течение последнего месяца. Она рассеяла все наваждения, которые оба так старались сохранить: она поняла это в тот момент, когда увидела, как на его лице появилось сожаление.
Но ее голос чудесным образом оставался ровным, ни капли не дрогнув. Таласин
