Пафнутьев увидел за приставным столиком Анцыферова, в кресле у окна расположился Колов, на стуле, у стены сидел Фырнин. Хотя место ему предложили не самое почетное, он, тем не менее, сумел сесть таким образом, что выглядел независимо и даже весьма значительно – расстегнутый пиджак, приспущенный галстук, нога на ногу, рука легко лежит на спинке соседнего стула. Второе место у приставного столика было, очевидно, оставлено для Пафнутьева.
– Садись, Павел Николаевич, – Анцыферов кивнул в сторону свободного стула. – Вместе отдуваться будем.
– Зачем же вместе? – подхватил Сысцов. – Отдуваться будешь ты, Анцыферов. А Павел Николаевич доложит о своих успехах, – Сысцов приподнялся я с подчеркнутым уважением пожал Пафнутьеву руку. – Говорят, вы с подлинным блеском распутали преступление, которое всех нас поставило в тупик? Расскажите, что же произошло в нашем городе на самом деле. С кем бы мне ни приходилось разговаривать, мнения совершенно различные, противоположные, взаимоисключающие… Звонят из Москвы, а я не могу сказать ничего внятного… Глупейшее положение! Спасайте, Павел Николаевич!
– Да ну! – Пафнутьев махнул рукой. – Какое блеск, Иван Иванович! Рутина. Будни. Суета.
Анцыферов поморщился, склонив голову к столу – не принято было махать вот так рукой на слова Первого. Здесь принято стоять, вытянув руки, с папкой или без, в новом костюме или старом. Всего полчаса назад он достаточно подробно рассказал Пафнутьеву, как надо себя вести в этом кабинете. Но тот, похоже, сознательно все сделал наоборот.
– Позвольте с вами не согласиться, – улыбнулся Сысцов. – То, что для вас рутина и будни, для нас, простоватых – тайна, загадка, мистика. Не томите, Павел Николаевич.
– Не тяни! – свистяще прошептал Анцыферов. – Начинай доклад!
– Спасибо, Иван Иванович, за добрые слова, но должен откровенно признаться, что это первое мое дело, связанное с расследованием убийства. И если бы не помощь, ежедневная, с утра до вечера помощь и дружеские наставления Леонарда Леонидовича, – он поклонился в сторону Анцыферова, – мне бы не скоро удалось распутать это дело.
– Скромничаешь, – улыбнулся Анцыферов. – Прибедняешься.
– Да, с прокурором нам повезло, – кивнул Сысцов. – Его опыт, знания, преданность делу все мы ценим. Думаю, нам не следует бояться столь высоких слов.
– Да, Леонард Леонидович очень активно вмешался в расследование, и мы можем только благодарить его, – солидно произнес Колов. – Это тот случай, когда опыт старшего и напор молодости дали прекрасный результат.
– Должен сказать, что у Леонарда Леонидовича с самого начала мелькнула правильная догадка, – поддержал генерала Пафнутьев, бесстыдно глядя Анцыферову в глаза. – И все дальнейшие его советы отличались необыкновенной проницательностью, которая говорит не только о высоком профессиональном уровне, но и о прекрасном знании человеческой натуры, без чего ни один юрист не может выполнить свои обязанности, – с подъемом произнес Пафнутьев, не сводя глаз с лица Анцыферова. А тот увидел столько издевки в этих словах, столько откровенного пренебрежения, что попросту не осмелился открыть рот. «Тут, пожалуй, меня занесло, – подумал Пафнутьев. – Надо бы сбавить обороты.»
– А вы не стесняйтесь, Леонард Леонидович, – поощрительно произнес Сысцов. – Похвала подчиненных часто стоит куда дороже, нежели похвала начальства.
– И заслужить ее труднее, – добавил Колов.
– Благодарю, – Анцыферов поднялся и церемонно поклонился каждому, даже Фырнину, хотя тот и не произнес ни единого слова. Он только улыбался широко и даже как-то радостно, открывая для себя Пафнутьева в новом качестве – бесстрашного и мстительного насмешника.
– Итак? – Сысцов в упор посмотрел на следователя, и тот сразу вспомнил устремленный в потолок мохнатый палец Халандовского. Пафнутьев встал, подвигал плечами, чувствуя себя слегка скованно в новом костюме, задержался взглядом на лице Сысцова, на его старой руке с обвисшей кожей, помолчал…
– Все произошло по старым, но строгим законам детективного жанра, – он бросил взгляд в сторону Фырнина – слушай, дескать, внимательно. – В начале всех происшедших печальных событий стоит Илья Матвеевич Голдобов. Двадцать лет он возглавлял управление торговли. Насколько я могу судить – это прекрасный человек, честный, самоотверженный работник.
– Полностью с вами согласен, – скорбно кивнул Сысцов.
– И вдруг на самом неожиданном месте возникает конфликт. Несколько раз за последние годы Голдобов вынужден был поехать в командировку с экономистом Пахомовой. Сами понимаете, что многие вопросы без экономиста решить нельзя – отчеты, планы, сметы… Но, к несчастью, мужем этой женщины оказался личный водитель Голдобова, некий Николай Пахомов. Человек, надо сказать, не самого лучшего пошиба. И только великодушие Ильи Матвеевича, его терпимость, может быть, даже простодушие, позволяли Пахомову какое-то время оставаться на этой работе.
Сысцов согласно кивнул, а Анцыферов, увидев этот, почти неприметный, кивок, поспешил поддержать Пафнутьева.
– Да-да, совершенно с этим согласен. Прекрасный человек. Что касается Пахомова, у нас есть несколько его писем… Это какой-то кошмар! Вы не поверите…
– Продолжайте, – Сысцов кивнул Пафнутьеву, останавливая не в меру разволновавшегося Анцыферова.
– И этот человек, буквально ошалев от ревности, потеряв всякий человеческий облик…
– Это Пахомов? – уточнил молчавший до сих пор Фырнин.
– Именно! – твердо сказал Пафнутьев. – Он засыпал своими кляузами все мыслимые и немыслимые инстанции. Журналы, газеты, прокуратуру! Здесь присутствует корреспондент «Личности и права» Валентин Алексеевич Фырнин… Он приехал с одним из писем Пахомова и может подтвердить мои слова.
– Да, мы получили письмо Николая Константиновича Пахомова, – кивнул Фырнин. – Это письмо отличалось от многих других… Его невозможно было не заметить.
Сысцов с подозрением посмотрел на Фырнина, видимо, не услышав в его словах безусловного мнения. Склонив голову к одному плечу, что-то чиркнул ручкой на листе бумаги, лежавшем перед ним.
– В этих письмах Пахомов обвинял Голдобова во всех смертных грехах. Взяточничество, поборы, завышение цен, подкуп высших должностных лиц города, строительство сверхдорогих дач, валютные операции… Продолжать не буду, все мы знаем, в чем можно обвинить человека в наше время. Не ограничившись этим, Пахомов начал вымогать у Голдобова деньги.
– Какая наглость! – обронил в тишине Фырнин, и Сысцов опять пристально посмотрел на него. Что-то не понравилось ему в самой интонации корреспондента, не понравилось и замечание – слишком уж оно было категоричным. Где-то рядом таилась если и не издевка, то насмешка. Но Фырнин оставался серьезным, и Сысцов успокоился.
– И надо признать, – продолжал Пафнутьев, – что Илья Матвеевич поступил неправильно – он дал деньги своему водителю. Вместо того, чтобы сразу обратиться к нам, смалодушничал.
– Скорее, проявил неуместное великодушие, – поправил Анцыферов, довольный тем, что смог наконец вставить слово. То, что все внимание было обращено на Пафнутьева, которому именно он, Анцыферов, дал это выгодное расследование, раздражало его и повергало в уныние.
