Нет, нет, ни за что на свете. Тогда наши гости будут прислушиваться к каждому звуку оттуда, Ине это поймет и откажется, нет, ничего не выйдет.
Но мы должны остаться с ней наедине.
Уединиться у меня в кабинете?
Со стаканами в руках я вернулся в гостиную. Один я поставил на столик перед Ине. Та смотрела на меня и едва заметно улыбалась.
— На меня эта музыка тоску нагоняет, — пожаловался я. — Можно еще что-нибудь поставлю?
— Да запросто, — сказал Нильс Эрик.
Какая, интересно, ей нравится музыка?
Может, поставить то, что я люблю, чтобы она лучше поняла, кто я такой? Hüsker Dü, например? Или Jesus and Mary Chain и их альбом Psychocandy?
— У кого-нибудь есть особые пожелания? — спросил я, опустившись на корточки перед пластинками.
Никто не ответил.
Может, Smiths?
Нет, они слишком ноют. А мне что-то подсказывало, что нытье она не любит.
Нужно что-то жесткое и мужественное. Вот только что?
Неужели у меня ничего подходящего не найдется? Неужто вся моя музыка — это бабское нытье?
Я выбрал Led Zeppelin.
Опустив звукосниматель на первую дорожку, я встал. Главное — двигаться, потому что если я сяду, то потом любое мое движение по сравнению с неподвижностью будет казаться излишне резким.
— Скол! — я протянул бокал и чокнулся с остальными, а напоследок — с Ине.
— Пойдем, — сказал я ей, — покажу тебе кое-что.
— Это что же? — спросила она.
— Вон там, — я кивнул на дверь в противоположном конце гостиной. — Я сегодня уже об этом говорил. Пойдем.
Она поднялась, мы прошли к кабинету, я прикрыл за нами дверь, и мы со стаканами в руках очутились посреди стопок книг, кип бумаги и коробок с вещами.
Ине огляделась. Я уселся на стул.
— И что ты хотел мне показать? — спросила она.
— Ничего, — ответил я, — просто там было ужасно скучно. Иди сюда, садись.
Я взял ее за руку, притянул к себе, и она уселась мне на колени. И тут же изменила ход событий — взяла мою руку, посмотрела на нее и погладила большим пальцем ладонь.
— Какие у тебя руки мягкие, — сказала она. — Ты никогда не занимался физическим трудом, правда?
— Почти нет, — ответил я.
— Ни разу лопаты в руки не брал? Или разводного ключа?
— Нет.
Она покачала головой.
— Плохо дело, — сказала она. — А еще, как я погляжу, ты ногти грызешь. Нервничаешь часто?
— Да, можно сказать и так.
— А зачем тогда меня домой пригласил?
Член у меня затвердел, а что ответить, я не знал. Она склонилась ко мне и приоткрыла рот. Мы поцеловались. Я провел рукой ей по спине, ухватился покрепче и прижал ее, такую чудесную, к себе. Она отстранилась и погладила меня по щеке.
— Ты милый, — сказала она.
Когда она улыбалась, ее темные глаза сияли.
Мы снова поцеловались.
А затем она встала.
— Мне пора, — сказала она.
— Нет, не уходи, — попросил я, — не сейчас.
— Пойду. Но завтра я еще здесь. Если хочешь, приходи. Я с мамой живу.
Ине открыла дверь, и я проводил ее до прихожей, где она надела куртку и вышла. Попрощалась на ходу и свернула на дорогу.
А сумку забыла.
На следующий день — да, о чем я думал на следующий день?
Об Ине.
Произошло чудо. Ночью, у меня в кабинете. Чудо.
Ине, Ине, Ине.
Но идти в гости я не торопился. Накануне вечером я был пьян, все происходило само собой. А сейчас, на трезвую голову, немудрено все потерять.
Лишь в три часа отважился я выйти из дома и двинуться в неблизкий путь.
Дверь открыла ее мать, пожилая и седая.
— А Ине дома? — спросил я.
— Конечно, — кивнула она, — в гостиной сидит. Проходи.
Ине в гостиной была совсем не похожа на ту Ине, на празднике. В серых спортивных штанах и белой футболке с принтом мотоцикла, с волосами, забранными в хвост, она улыбнулась, увидев меня, встала и непринужденно спросила, не выпью ли я кофе.
— Да, спасибо.
Она принесла чашку и поставила на столе передо мной белый термос.
Я пододвинул его и попытался открыть крышку. Но ладони вспотели, рука скользила, и я никак не мог ухватиться за крышку. Наконец я изо всех сил стиснул крышку, но на это ушли все силы, так что повернуть крышку я так и не сумел.
Ине смотрела на меня.
Я покраснел.
— Помочь? — предложила она.
Я кивнул.
— Руки скользят, — объяснил я.
Ине подошла ко мне и в два счета открутила крышку.
— Вот и все, — сказала она и вернулась на свое прежнее место.
Я налил кофе и сделал глоток.
Я до сих пор почти ничего не сказал.
— Когда уезжаешь? Сегодня вечером?
Она кивнула.
Из-за моей спины вынырнула ее мама.
— Ты вместе с Хеге работаешь? — спросила она.
— Да.
— Ты Хеге очень нравишься, — сказала Ине. — По крайней мере, она о тебе много рассказывала.
— Серьезно? — удивился я.
— Ну, разумеется.
Зачем это все? Что я тут делаю? Мы что, так и будем светскую беседу вести? Это все плохо, хуже и не представишь. Плохо, плохо, плохо!
— А в Финнснесе ты где живешь? — спросил я.
— Прямо за банком.
— Снимаешь?
Она кивнула.
— А тебе в Хофьорде нравится? — спросила ее мать.
— Да, очень нравится, — ответил я. — Здесь шикарно.
— Да, деревенька у нас хорошая, — сказала женщина.
— Мама! — одернула ее Ине. — Ну чего ты ему расспросами надоедаешь.
Ее мать улыбнулась и встала.
— Ну что ж, — сказала она, — не буду больше докучать.
Она вышла, а Ине принялась барабанить пальцами по столу.
— Может, встретимся завтра? — спросил я.
— Да мы же вот, сейчас уже встретились, — сказала она.
— Это верно. Но я не в этом смысле имел в виду. Могли бы вместе поужинать, например. Что скажешь?
— Ну, можно.
Какая же она невероятная. Зачем ей краснеющий и потеющий недотепа?
