теперь я стояла в центре…
— Какого чёрта? — прошептала я, медленно оборачиваясь.
Меня не отправили обратно на поле, а отправили на… крышу квартиры?
Мой взгляд скользнул по мягко светящимся гирляндам, аккуратно расставленным пляжным стульям и столикам в бистро. Зачем он послал меня сюда? Зейна нигде не было рядом с крышей квартиры. Он был на поле, где воняло серой и тошнотворно сладкой гнилью.
Я вскинула руки и снова повернулась к входной двери. Я собиралась вызвать машину и попросить их высадить меня у… у чёрта на куличках.
Или я могла бы позвонить Зейну. А то. Я потянулась за телефоном и вдруг поняла, что не видела его с тех пор, как меня похитили.
— Чёрт возьми. — Я протопала мимо стола, едва сдерживаясь, чтобы не поднять его и не швырнуть через крышу.
Я была очень благодарна и признательна за всё, что сделал мой отец, даже если кое-что из этого было трудно осознать и немного жутковато, но серьёзно? Он отправил меня на крышу, а не туда, где был Зейн?
У меня было два варианта. Либо я привожу свою задницу обратно на поле, либо жду Зейна в квартире. Хорошо. На самом деле не было двух вариантов. Не похоже, чтобы я могла всерьёз вернуться на это поле, и Зейну, в конце концов, придётся вернуться домой. Я просто сойду с ума, ожидая его.
Чувствуя, что я уже схожу с ума от всего, что крутилось внутри, я прошествовала по крыше. Мне нужно было многое пережить, но сейчас я могла думать только о Зейне. Я точно знала, через что ему пришлось пройти, потому что я прошла через это, и я не хотела, чтобы он испытывал такую агонию дольше, чем ему нужно. И, по крайней мере, он не исчез у меня на глазах. Он, должно быть, в панике и…
— Тринити?
Я споткнулась о свои ноги, когда у меня перехватило дыхание. Поймав себя на этом, я резко обернулась.
На другой стороне крыши Зейн стоял на одной из широких колонн, ветер ловил и поднимал его волосы и перья этих великолепных крыльев, открывая полосы пульсирующей, мерцающей благодати. В этот момент меня поразило, как сильно он напомнил мне боевых ангелов, которые украшали потолок Большого зала в Потомакском нагорье. Он почти казался нереальным.
— Тринити, — повторил он, его голос был хриплым, но всё ещё одним из самых красивых звуков, которые я когда-либо слышала.
Я оступилась, моё сердце бешено колотилось.
— Это я.
Зейн был так быстр, что я даже не заметила, как он сошёл с уступа. Он был там, а затем передо мной, и не прошло и мгновения, как его руки обвились вокруг меня. Он притянул меня к своей груди, зарылся лицом и рукой в мои волосы, а его крылья сложились вокруг меня.
— Это действительно ты. Ты действительно здесь, — его пробрала дрожь, когда я вдохнула его запах зимней мяты. — Это реально. Не какой-то сон. Я обнимаю тебя по-настоящему. Ты жива.
— Так и есть.
Зейн благоговейно коснулся моих щёк, а затем скользнул пальцами по моей шее. Они остановились там, где бешено бился мой пульс, а затем он поискал ниже, прижимая ладонь к центру моей груди, над сердцем.
Его снова охватила дрожь, и он упал передо мной на колени. Моё сердце сжалось. Красивые крылья распростёрлись по кафельному полу, когда он схватил меня за талию и уставился на меня.
— Ты — всё, что я когда-либо хотел, даже до того, как понял, чего хочу. Это была ты. Это всегда была ты, — прошептал он хриплым голосом. — И я потерял тебя.
— Но ты не потерял.
Я опустилась перед ним на колени, обхватив ладонями его щёки. Его яркие голубые глаза блеснули, когда они встретились с моими, и вся моя грудь сжалась, когда я увидела в них влагу — панику и горе, искру надежды и, самое тяжёлое, страх. Я всё это понимала, и мне ничего так не хотелось, как отнять у него всё это.
— Это не сон. Это определённо так же безумно, как и сон, но это реально. Я в порядке. Я жива. Как будто по-настоящему живая, и я люблю тебя. Я тебя так люблю. Я не говорю этого достаточно. Я знаю, что нет, потому что я странная и неуклюжая, но я люблю тебя…
Губы Зейна сомкнулись на моих в поцелуе, который смыл весь страх и панику, когда я думала, что умираю. Это отметало смятение и мысли, не оставляя места ни для чего, кроме того, как его губы касались моих, его вкуса и глубины того, что он чувствовал ко мне. Весь страх и горе, которые он испытывал, питали этот поцелуй, как и вся его любовь, и эта любовь не просто затмевала уродство. Она стёрла его, и меня поразило, как много может показать поцелуй, когда он был между двумя людьми, которые любили друг друга.
И мы целовались и целовались, слёзы на моих щеках смешивались с его слезами. В конце концов, он откинулся назад, и каким-то образом я оказалась у него на коленях, его грудь прижалась к моей, а его крылья сложились вокруг меня. Я не думала, что мы когда-нибудь перестанем целоваться, потому что в этом была радость, сладкое облегчение от того, что мы оба слишком близко подошли к тому, чтобы никогда не испытывать этого снова слишком много раз. Мы целовались целую вечность, и всё равно этого было бы недостаточно.
— Это ты. — Тепло его дыхания коснулось моих губ, когда он прижался лбом к моему, его грудь тяжело поднималась и опускалась. — Никто не произносит столько слов за несколько секунд, как ты.
— Это талант, — сказала я ему.
Его смех был полон облегчения.
— Как это возможно, Трин? Ты… — его голос стал грубым. — Я обнимал тебя. Я едва чувствовал твоё дыхание, а ты, казалось, не слышала меня. А потом ты исчезла, — его руки скользнули по моим щекам. — Просто ушла.
— Мне очень жаль…
— Боже, Трин. Не извиняйся. Ты не сделала ничего плохого.
— Я знаю, но я также знаю, через что ты прошёл, и я бы хотела, чтобы ты этого не делал. — Я повернула голову, целуя центр его ладони. — Я бы изменила это, если бы могла.
Его переносица коснулась моей.
— Что случилось?
— Мой отец, — сказала я, касаясь изгиба его челюсти. — Это, это действительно так, но ты был прав. Что он сделал для тебя? Это был способ показать, что ему не всё равно, и это… почему я
