поскольку он приближался уже к пятидесятой годовщине рождения, и он погрузнел, оставив позади юношескую стройность. Однако оставался таким же прямолинейным и строптивым, как и всегда, и хотя вежливо выслушал Алиенору, замотал головой еще прежде, чем та успела договорить.
– Не пойми меня неверно, государыня. Мое сердце расположено к твоей дочери, моей сводной сестре. И весьма похвально ее желание принять святые обеты. Но увы, это невозможно без согласия ее мужа.
– Будь он здесь, милорд архиепископ, он бы его с радостью дал.
Жофф никогда не владел искусством притворства. Сейчас на его лице ясно отразилось сомнение, и Алиенора задохнулась от гнева. Но голос ее не дрогнул.
– Неужели ты думаешь, что он отказал бы своей супруге в спасении?
– Я не так хорошо знаком с графом Тулузским, чтобы ответить. Но, в конце концов, ведь он не всегда был другом святой церкви.
Алиенора собралась возразить, сказать, что Раймунд де Сен-Жиль вовсе не еретик, какие бы клеветнические истории о нем не доходили до Жоффа. Но понимала, что это путь в никуда. Она изучающе рассматривала этого самого преданного из сыновей ее мужа, и наконец едва сдержала улыбку, когда нашла способ преодолеть его возражения.
– Я не прошу тебя сделать это для меня или Джона. И даже не для Джоанны. Сделай это ради отца. Как ты знаешь, Гарри нежно любил Джоанну. Не дай его дочери умереть с мыслью, что она проклята.
Жофф вскинулся, но не обиженно, и у Алиеноры появилась надежда. Помня, что пасынок не из тех, на кого можно давить, она хранила молчание, пока тот обдумывал это очень личное обращение.
– Если ты в самом деле уверена, что граф Тулузский дал бы свое согласие, – произнес он наконец, – то я не вижу вреда в том, чтобы удовлетворить желание леди Джоанны. Но сомневаюсь, что архиепископ Руанский посмотрит на это таким же образом. Желаешь, чтобы я с ним поговорил?
– Очень любезно с твоей стороны, но в этом нет необходимости, – поспешила ответить Алиенора, поскольку никогда не замечала в Жоффе способности убеждать.
Его нетерпение и недостаток такта неизменно раздражали тех, кого он пытался склонить на свою сторону. Королева понимала, что возражения архиепископа Готье следует преодолеть, но держала в уме более красноречивого адвоката, нежели Жофф.
* * *
– Воистину Провидение привело тебя в Руан сейчас, когда сестра Ричарда в тебе так нуждается, милорд архиепископ.
Губерт Вальтер мрачно кивнул, молчаливо оценив это ее «сестра Ричарда». Ему незачем напоминать, сколь многим он обязан Львиному Сердцу, но он не винил Алиенору, что та ради дочери готова использовать любое оружие.
– Это причиняет мне невыразимое горе. Я с огромным уважением отношусь к твоей дочери.
И будучи вежливым, как это положено, одновременно ответ был совершенно искренним – за время их пребывания в Святой земле церковник проникся расположением к великодушной сестре короля.
– Если позволишь говорить начистоту, милорд Губерт, то моей дочери требуется нечто большее, чем соболезнования. Ей нужна твоя помощь.
– И она ее непременно получит, – ответил он с такой готовностью, что Алиенора на мгновение прикрыла глаза, благодаря Ричарда за то, что сделал этого человека архиепископом Кентерберийским. – Не представляю, какая угроза может быть для церкви от исполнения просьбы женщины на смертном одре, желающей почтить Всевышнего и сестер Фонтевро. Но некоторые из моих собратьев цепляются за канонические законы как солдаты за шлюх – с великим энтузиазмом. Чтобы преодолеть сомнения архиепископа Готье, нам потребуется убедительный довод.
У Алиеноры он был.
– Скажи ему, что желание Джоанны принять святые обеты возникло после видения. Благословенная Дева Мария явилась ей во сне и велела, что сделать. Моя дочь не может не исполнить этот священный наказ.
Губерт снова кивнул, потом ответил с едва заметной улыбкой:
– Да, это должно помочь.
* * *
Выйдя на лестницу, ведущую вверх, к опочивальне Джоанны, Алиенора резко остановилась, заметив укрывшуюся в тени пару. На миг сквозь ее изнеможение пробился гнев при мысли, что кто-то из дам Джоанны устраивает здесь свидания в то самое время, когда их госпожа умирает. Но потом она поняла – это Морган обнимает рыдающую на его плече Мариам, и вдруг испугалась, что опоздала.
Они обернулись на звук шагов. Несмотря на то, что в темноте невозможно было разглядеть лицо, они почувствовали ее страдание, и Морган поспешно сказал:
– Нет, государыня, нет. Твоя дочь все еще жива.
Мариам выскользнула из объятий Моргана.
– Это все письма, – приглушенно от рыданий сказала она. – Тебе о них известно, мадам? Она продиктовала письма для мужа и для королевы Беренгарии. Сегодня она хотела написать еще два… своим сыну и дочери, чтобы, когда подрастут, они могли прочесть и понять… – Фрейлина подавила рыдание. – Я подумала, что ее дети никогда не узнают мать, не узнают, как она их любила… Я не могу этого вынести.
В ее голосе звучало огромное горе, и Алиенора вспомнила, что Мариам тоже лишилась матери в раннем детстве.
Она на миг коснулась ее руки.
– Идемте со мной, – сказала она. – У меня есть новость для дочери, вы оба тоже захотите ее услышать.
* * *
По мере того как отмеренный ей срок истекал, Джоанна все больше и чаще спала. Иногда сны дарили ей утешение. Она скакала по улицам Тулузы бок о бок с Раймундом, подхватывала Раймундета, когда тот, смеясь, выбирался из чана для купания. Она снова стояла на палубе корабля и смотрела на появляющуюся на горизонте Мессину, видела флот в гавани, и на каждой мачте развевался красно-золотой стяг ее брата. Иногда сны несли только ужас, предвкушение того, что ждало ее после смерти: озера пламени, реки кипящей крови, видения, полные огня и серы, знакомые по проповедям священников, твердивших о муках ада, где страдания бесконечны и нет надежды на милосердие, поскольку там нет Бога.
Последний сон был из хороших, он вернул ее в детство, в Пуатье и на Сицилию. Однако, открыв глаза, она увидела склонившуюся над кроватью Алиенору и обрадовалась пробуждению. Молодая женщина понимала, что висит на краю пропасти, и только мать может спасти ее от падения в
