светом развертки осциллографов.
— Я еще... не знаю, как трансформируются разработанные... нами программы... — сказал Василь, запинаясь почти на каждом слове. — Не уверен в способе передачи сигналов через транслятор к «серой мышке»... Мы смогли определить время, фазовые смены, величину импульсов нервной системы, не зная ни кода, ни ее алфавита... Выбрали самые заметные признаки... Ничего, «серая мышка» не подведет.
— Какая еще «серая мышка»? — удивленно спросил Мирослав Михайлович.
— Это... Извините, я так машину называю. Она ведь как живая.
— И что же она умеет делать, ваша «серая мышка»?
— Большинство из того, что делает человек, — тут же отозвался Василь. — Напряжение, сопротивление, реле и емкости пока что заменяют мускулы... Это мы так приладили, чтобы вам показать.
— Прошу... Ну, хотя бы сгибание и разгибание... Возьмите какой-нибудь предмет, переложите с места на место.
Василь начал щелкать тумблерами.
— Смотрите вот на эти экраны... Напряжение растет... Изменяется длина рычага... Плечо и предплечье — это два рычага, гибко соединенных... Мускулы-антагонисты прикреплены к ним сухожилиями... Один сгибает, другой разгибает... Скоро конструкторы дадут нам исполнительное устройство... То есть мышцы и кости... А пока...
— Верю! Будет работать! — коротко и торжественно, как приговор, не обвинительный, а оправдательный, произнес Мирослав Михайлович.
42
Григорий часто до мельчайших подробностей вспоминал этот день.
Он закончил разработку математического обоснования исполнительных механизмов, и Петр Яковлевич попросил его встретиться с учениками средней школы. Он не возражал, понимая, что пополнение и в Проблемную лабораторию, и в институты следует ожидать в основном оттуда — из школ.
Пришел в школу пораньше, решив посидеть на уроках, послушать, чем учителя «наполняют» головы своих воспитанников.
И как же он был удивлен! Хорошие, умные, знающие педагоги... А вот поди ж ты! Беспомощно лепечут о том же, что он усваивал в детдоме еще в первые послевоенные годы. Конечно, какие-то робкие, осторожные шажки делались. Где-то подправляли программу, где-то вспоминали об информатике и электронике — бегло, описательно, поверхностно.
Вот тогда-то и появилась у него мысль: «Что, если я расскажу им о работе наших проблемников? Об их мучительных поисках, о тех горизонтах, которые пока что осторожно, но настойчиво открываем мы?»
Его рассказ школьники слушали затаив дыхание. Напрасно он боялся, что его не поймут. Они знали, что такое компьютер, как он работает и на что способен, — видно, популяризаторы науки потрудились лучше педагогов. Особенно поразил школьников рассказ о судьбе Петра Яковлевича.
Вопросов посыпалось столько, что не хватило бы, пожалуй, и суток, чтобы на них ответить.
В тот день он и решил создать в школе отдельный класс кибернетики и информатики.
...Из школы Григорий вернулся домой поздно. Да он особенно и не торопился. Аида работает во вторую смену. К кому спешить?
Выпив чая, лег на диван, решив часок подремать. Но мысли о школе, о предстоящей интересной работе с мальчишками и девчонками отгоняли сон.
Григорий встал, оделся, вышел на улицу. Скоро приедет с работы Аида. Ей приятно будет, что он не спит, встречает ее.
Вдоль тротуара, вытянув металлические лебединые шеи, светили плоскими клювами фонари. Он стал на то место, где его когда-то подобрала инвалидная коляска, чтобы подбросить к скрещению рельсов. Улица была пустынна — ни прохожих, ни машин.
Но вот, разрывая тьму голубыми вспышками, к остановке подъехал трамвай. Из него выскочила Аида.
Спрятавшись в тени за лавочкой, Григорий подождал, пока она пройдет, потом догнал, дотронулся до плеча.
— Ой! — вскрикнув, обернулась Аида. — Гриша! Это ты! Неужели встречать меня вышел? — Испуг на ее лице сменился радостью.
— А кого же еще? — буркнул Григорий, хотя ему приятно было оттого, что жена рада этой встрече с ним.
Они не спеша пошли рядом.
— Отвела Майю домой, — сказала Аида. — Кого ей бояться? Иосифа Самуиловича? Так он сам под следствием...
43
Лесь Прут уже несколько дней почти не выходил из своей «преисподней». Ему помогали не только Савич, Ромашко, Сюсюк, Гарба, но еще и студенты из политехникума. У всех были руки в ссадинах, с заусенцами, покрасневшие от недосыпания глаза.
В последнем варианте — после многих десятков! — Лесь отказался от цельнометаллических деталей. Решил поучиться у природы. Из мягких шариков разогретой пластмассы изготовляли косточки пальцев, вправляли их в тонкие титановые футлярчики. Точно так же изготовили лучевую кисть, предплечье. Все коммуникативные линии поместили в трубчатую полость. Лесь отказался и от части серийных датчиков. Разработал свои — миниатюрные, чуткие, надежные. Не смог отказаться лишь от телевизионных камер — их пока нечем было заменить.
Наконец все программы и подпрограммы были завершены, выверены, прогнаны на машине. Система управления была готова к действию. «Входы» на трансляторе ждали исполнительных механизмов. Но Лесь опять — уже в который раз — на чем-то споткнулся.
Григорий сидел на низеньком стульчике в углу машинного зала. Его совиные глаза останавливались то на панели «серой мышки», то на клавишах процессора, то на коричневом ящичке транслятора.
«Смотри-ка... Ничего и не заметишь... Никаких признаков того, что мы вложили в это детище. А сколько затрачено на него душевных и физических сил! Сколько позади раздумий, поисков!.. На что же оно походит? В каких-то отдельных черточках напоминает подрастающего младенца. Мы его создали, растили, учили. Теперь оно уже готово к самостоятельному трудному пути... Но о нем надо все время заботиться. Так же, как заботятся родители о своих детях. Его надо и дальше учить. Так же, как учат детей, как буду теперь и я это делать в школе... Со временем наше детище изменится. В ход пойдут кристаллы и коллоидные растворы. Молекулы станут основными ячейками переработки информации. И вся эта система сможет поместиться в ящичке величиной с транзистор...»
— Все в порядке! — прервал раздумья Савича Лесь. — Можно начинать!
— Присоединяйте, — сказал Петр Яковлевич дрогнувшим голосом.
Григорий с Ромашко пристроили временные зажимы на руку-сочленение. Василь сел за пульт управления.
Легкое членистое чудо качнулось на кронштейне раз, другой и замерло, будто испугавшись, что может упасть.
«Как я когда-то... — подумал с грустью Петр Яковлевич. — Не знал... Нет, знал! Но неосмысленно...
