Тут ничего бы не помогло, даже если бы я стал вести себя менее женственно, все равно бы через несколько дней никто не сказал, посмотрев на меня: так ты же вовсе не фемик! Нет, это так глубоко укоренилось, что засело уже навсегда. Они нашли, чем меня достать, и пользовались этим напропалую. Все, кроме Ларса. Он сказал только, чтобы я не обращал внимания, за что я был ему благодарен. Потому что, когда все это началось, я сразу подумал, что Ларс больше не станет со мной водиться, иначе это дорого могло обойтись, а ему было что терять. Не пользовались этим Гейр, и Даг Магне, и Даг Лотар. Разумеется, учителя и родители моих одноклассников тоже. Зато все остальные — да. Это слово перечеркивало все мои остальные качества, и что бы я ни делал и чего бы ни достигал, я все равно был и оставался фемиком.
Как-то к нам на урок биологии у фру Сёрсдал, когда мы проходили репродуктивный процесс у человека, заявился Юстейн из параллельного класса — вратарь футбольной команды — и уселся за свободной партой. Сначала его не заметили, начался урок, фру Сёрсдал завела речь о гомосексуальности, и Юстейн сказал: «Это к Карлу Уве! Он же гомик. Пускай расскажет!» Раздался смех, хотя и жидковатый. Юстейн позволил себе лишнее и был выставлен из класса, но сомнение было посеяно. Неужели я еще и гомик? Может быть, отсюда мои недостатки? И я сам начал над этим задумываться, копаясь в себе. Я — фемик, возможно, еще и гомик, а это уже не оставляет никаких надежд. Значит, нет ничего, ради чего стоит жить! Мрак, полный мрак, доселе небывалый.
Маме я об этом, конечно, не сказал, но через пару недель собрался с духом и поделился с Ингве. Я нагнал его на холме по дороге к магазину.
— Очень спешишь, или как? — спросил я.
— Вообще-то да, — сказал он. — А что?
— У меня тут проблема, — сказал я.
— Ну?
— Одно слово, которым меня обзывают, — сказал я.
Он глянул на меня так, как будто не хотел его слышать.
— И каким же? — спросил он.
— Понимаешь, — начал я, — это…
Ингве остановился.
— Каким словом тебя обзывают? Говори уж, давай!
— Ну. Фемиком, понимаешь. Я у них фемик.
Ингве рассмеялся.
Как он может смеяться?
— Подумаешь, Карл Уве! Чего тут особенно страшного?
— Господи! — воскликнул я. — Как же — не страшно! Неужели непонятно?
— А ты вспомни Дэвида Боуи, — сказал Ингве. — Он андрогин. Пойми, у рок-музыкантов это нормально. И Дэвид Сильвиан тоже.
— Андрогин? — повторил я за ним, расстроенный, что он, кажется, ничего не понял.
— Ну да. Человек, соединяющий в себе оба пола. Немного женщина, немного мужчина.
Он взглянул на меня:
— Это пройдет, Карл Уве.
— Пока что-то не похоже, — сказал я и повернул домой, а Ингве пошел дальше своей дорогой.
Я оказался прав, ничего не кончилось, но я как-то привык: как есть, так есть, я — фемик, и, хотя мысль об этом мучила меня, как ничто раньше, и тени от нее протянулись очень длинные, вокруг происходило много чего другого и переживания были так интенсивны, что на время заслоняли все остальное.
А занимались мы тем, что шатались по окрестностям. Вообще-то мы и всегда этим занимались, но если главная цель все эти годы у нас с Гейром заключалась в том, чтобы находить укромные места, то теперь она стала прямо противоположной — с Ларсом мы устремлялись в такие места, где происходит что-то интересное. Куда только мы не ездили автостопом: то в Хове, если там ожидалось что-то особенное, то в Скилсё, на восточный берег, болтались возле «Б-Макса» в надежде, что там что-нибудь начнет происходить, придет кто-нибудь, болтались у «Фины», слонялись по городу, ехали на велосипедах к новому Дворцу спорта, хотя у нас там не было тренировки, отправлялись к приходскому дому, где собиралась тенсинг-группа, потому что во Дворец спорта приходили девушки, — в тенсинг-группе были девушки, а мы только о них и говорили, только они и были у нас на уме. Девушки, девушки, девушки. У которой из них самые большие груди, у которой — маловаты. Которая обещает стать хорошенькой, которая и так хорошенькая. У кого из них красивее попка. У кого самые красивые глаза. С какой есть шанс добиться успеха. Какая неприступна.
Как-то темным зимним вечером мы сели в автобус на Хастенсунн, там жила девушка, которая ходила в тенсинг-группу. Светловолосая, чуточку полноватая, она была удивительно красива и нравилась нам обоим, хотя была на год старше нас. Мы постучались к ней в дом, и вот сидим у нее в комнате, болтая о том о сем, а сами сгораем от похоти. На обратном пути в автобусе мы в основном молчали: нас так переполняли эмоции, что было уже не до разговоров.
Однажды на выходных мама уехала к папе в Кристиансанн, и Ларс остался у меня ночевать. Мы ели чипсы, пили колу, ели мороженое и смотрели телевизор. Это было весной в ночь на Первое мая, поздно вечером по телевизору должны были передавать рок-концерт, чтобы удержать дома молодежь, которая иначе отправилась бы шататься по улицам и бить камнями витрины. У нас не было под рукой порножурналов, я не решался приносить их в дом, даже когда был один, поэтому пришлось удовольствоваться «Летом насекомых» Кнута Фалдбаккена, тем пассажем в нем, который я так часто перечитывал, что книга сама раскрывалась на этой странице. В конце концов мы поняли, что уже не можем оставаться одни и надо пригласить каких-нибудь девочек. Ларс предложил позвать Бенте.
— Бенте? — спросил я. — Какая Бенте?
— Да она живет тут поблизости, выше по склону, — сказал Ларс. — Девчонка что надо.
— Бенте? — воскликнул я удивленно. — Да она же на год младше нас!
Я знал ее всю жизнь, она все время была маленькой, я и не смотрел на нее! А теперь она повзрослела, сказал Ларс, и грудь есть, и все остальное на месте. Что надо девочка. Вполне что надо!
Этого я не заметил, но если Ларс говорит, значит…
Мы быстро оделись, бегом поднялись по склону и позвонили в дверь дома, где она жила. Она удивилась нашему нежданному приходу, поглядела на меня сверху вниз и сказала, что нет, сегодня не может.
— Окей, — сказали мы. — Тогда как-нибудь в другой раз.
— Ладно, в другой раз.
Ничего не оставалось, как бегом вернуться домой, сесть к телевизору и, глядя на экран, где одна группа сменяла другую, обсуждать, что показывают и с кем вместе хорошо бы это смотреть. Сив из нашего класса, которую я вообще не принимал в расчет, внезапно тоже стала представлять интерес, мы и к ней позвонили. О том, что будет дальше, мы даже не задумывались.
Вот так мы и проводили время, мотались туда и сюда, не зная покоя, распираемые мучительным желанием. Мы читали порножурналы, рассматривать в них картинки было болезненно в прямом физическом смысле, они были так близко и в то же время так далеко, так бесконечно далеко, но это не мешало им пробуждать в нас чувства. При виде девушки мне так и хотелось закричать во весь голос, повалить ее и сорвать с нее одежду. От этой мысли у меня перехватывало горло и начинало колотиться сердце. То, что вот же они тут, рядом, и под платьем все голые, а ведь могли бы, чисто теоретически, снять это платье, не укладывалось в голове. Это была совершенно невозможная мысль.
