Генерал-лейтенант А. И. Деникин
Февраля месяца, 25 дня, 1920 г.
Ваше письмо пришло как раз вовремя — в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены…
Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно.
В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты. Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете.
Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие…
Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло.
А. Деникин. Можно не сомневаться, что барон Врангель тоже любил Россию. Но, похоже, себя в России он любил все же чуточку больше.
Вроде бы залатав одну прореху тришкиного кафтана, Деникин получил очередную. Военные неудачи и смерть от тифа атамана Успенского позволили реанимировать притихших кубанских самостийников. Ни Покровского, ни Врангеля, ни побед у Белой Армии уже не было. Собравшийся в Екатеринодаре 5 января Верховный Круг Дона, Кубани и Терека (по 50 делегатов от каждого войска) так и не смог договориться о создании реальной Южнорусской власти. Можно было попытаться взять реванш и договориться с наступавшими большевиками. Тем более, что армия ВСЮР фактически была выбита с донской территории и ныне вновь находилась «в руках» кубанцев.
Деникин писал: «Гораздо хуже обстояло дело на Кубани. С возвращением к власти в конце декабря самостийной группы процесс разложения области и кубанских войск пошел более быстрым темпом. И без того на фронте находилось ничтожное количество кубанских казаков — все остальные «формировались» или дезертировали. Но и оставшиеся выказывали признаки большого душевного разлада, вот-вот готового вылиться в полный развал».
Атаманом, исключительно в пику Деникину, был избран тот самый генерал Букретов, кого так позорно выставил за дверь при взятии Екатеринодара главком. Председателем Рады — эсер Иван Тимошенко. Именно эсеры в открытую требовали разрыва с добровольцами. Газеты вспомнили былую риторику. Начались поиски новых союзников. Антанта отказала сразу — пошли к Грузии, где князь Леван Магалов обещал денег и помощь в виде целого 20-тысячного корпуса грузинских добровольцев. Видя такой раздрай во власти, кубанцы на фронте фактически перестали воевать и разбегались массами. Боеспособность сохраняли только донцы и терцы, представители которых на Кругу яростно нападали на кубанцев за подстрекательство к дезертирству. Дошло до того, что линейцы поставили вопрос о выходе из состава Войска и присоединении линейных округов к Тереку.
Донской атаман Богаевский злился: «Все, что происходит в Екатеринодаре, приводит меня к убеждению, что многие люди вовсе не понимают обстановки: всюду господствуют личные интересы и все ставят на карту ради них. К моему глубокому сожалению, и у донцов случайно есть господа, думающие и говорящие о мире с большевиками, но и они записывают свои семьи на отходящие за границу пароходы. Создается совершенно ненужный союз. Предатели затевают нечестную кампанию и ставят крест на нашем существовании. Дезертиры громят тех, кто им мешает, и, громя их, губят армию и все дело борьбы. Офицеры сознают, что им несдобровать, и, если будет разрыв, все уйдут — они понимают, что их выдадут первыми большевикам. Я первый откажусь от поста атамана».
Терский атаман Вдовенко добавил: «Течение у терцев всегда одно. Золотыми буквами у нас написано: «Единая и Великая Россия». У терцев нет и мысли разрывать с Добровольческой армией. Не будет ее, не станет и борьбы».
Деникин понимал, что ему так и не удалось «кубанским действом» подавить бациллу сепаратизма. Понимал, что есть серьезная опасность, что черноморцы просто за его спиной найдут общий язык с большевиками, разменяв автономию на самого Деникина. Понимал, что хочешь-не хочешь, с Радой придется считаться. Хотя бы чтобы дотянуть до весны, когда улучшится погода, взойдет травка, отъедятся лошадки и можно будет вновь говорить о наступлении. Тем более сейчас, когда истощенный Кавказский фронт красных завяз на Дону и Маныче, будучи бит на всех направлениях.
Забрезжила надежда, что при конструктивной позиции кубанцев можно еще повернуть военное счастье.
Но на Круге руку дружбы Деникина приняли за руку, протянутую за милостыней. Пошла гулять фраза, якобы сказанная генералом: «Если Круг предложит генералу Деникину уйти, Он уйдет». Главком тут же телеграфировал Богаевскому: «Ни в малейшей степени не считаюсь с желанием в этом отношении Круга. Веду борьбу за Россию на данном театре до тех пор, пока это возможно. А если идея общерусской государственности будет здесь попрана, вместе с Добровольческой армией перенесу борьбу на другой фронт…»
Идеалист Деникин ни за что не позволял усомниться в твердости своего духа даже перед лицом суровой опасности. Напротив, он убеждал самостийников в том, что Добровольческий корпус и без кубанцев сможет пробиться к Новороссийску, погрузиться на суда союзников и уплыть в Крым. Но, во-первых, именно ДЛЯ ЗАЩИТЫ КАЗАЧЕСТВА, о чем сам Деникин никогда не забывал со времен Ледяного похода, армия повернула не в Крым, а к Ростову, во-вторых, на юге масса беженцев, семей офицеров, раненых, чиновников, студентов, инженеров, кадетов, всех, кто шел за «единой и неделимой» и вверил свою жизнь в руки Белой Армии. Ради них армия готова драться до конца.
Предстояло принять решение, как поступать дальше в сложившейся обстановке. Ему нужно было сделать то, что главком никогда делать не умел, — лавировать и идти на компромисс. Предстояло жертвовать «мягкой диктатурой» и делиться полномочиями с казаками, право голоса которых в нынешних условиях было неоспоримым.
