— Да? — сказал господин приятным тенорком.
— Простите, — забормотала растерявшаяся Валька, — мы приехали к бабушке… То есть к Евдокии Михайловне…
— Вас, если не ошибаюсь, зовут Валентина, — предположил господин.
— Да.
— Значит вы — Арсен, — продолжил господин дедуктивные изыски.
Арсен молча кивнул.
— Петр Евгеньевич, — представился господин, но руки не протянул. Распахнул пошире дверь и пригласил:
— Входите.
Недоумевая, они вошли в знакомую прихожую, а оттуда — в гостиную. Валька окинула взглядом привычный интерьер. Ничего не изменилось с того дня, когда она была здесь в последний раз.
— Прошу садиться, — пригласил их собеседник в старомодной светской манере.
— Простите, с кем имеем честь? — задала наконец Валька основной мучающий ее вопрос. И, поддавшись обаянию господина в золотых очках, сделала это в той же смешной нынче манере.
— Это неважно, — ответил собеседник. — Ваша бабушка и я — старые знакомые. Она попросила меня оказать ей небольшую услугу и передать вам этот конверт.
И господин протянул Вальке большой плоский прямоугольник, слепленный из грубой коричневой бумаги.
Валька молча приняла конверт.
— А где Евдокия Михайловна? — спросил Арсен, не потерявший способности, мыслить трезво.
— Она уехала, — коротко ответил собеседник.
— Надолго? — спросила Валька.
— Этого она мне не говорила.
— А куда она уехала?
Господин молча указал на запечатанный конверт.
— Все там, — ответил он кратко.
Повернулся и направился к двери.
— Постойте! — окликнула его Валька. Куда же вы?
— Я выполнил поручение и могу теперь идти куда хочу, — пояснил господин. — Кстати! Вот ключи от дома. А это дистанционный пульт от ворот. Как включить сигнализацию вы, надеюсь, знаете?
— Знаю, — подтвердила Валька. Обвела недоумевающим взглядом зал и спросила:
— А Нина? Тоже уехала?
— Тоже уехала, — подтвердил господин. — Ну, желаю вам счастья. Будут проблемы — обращайтесь.
И оставил гостей одних.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила Валька Арсена. — По-моему у него не все дома. Какие проблемы? Куда обращаться?
— Ты все-таки прочти, — посоветовал Арсен. — А я пока посижу в библиотеке.
Валька проводила его взглядом и осторожно надорвала край плотного конверта. Внутри ее ждали всего два листа бумаги: плотный и тонкий. Тонкий был сложен в четыре раза, как складывают обычно письма. Письмо Валька отложила в сторону и с любопытством повернула к себе лицевой стороной плотный картон, украшенный водяными знаками и затейливым орнаментом по краям.
«Где-то я такой уже видела», — мелькнуло у нее в голове.
От волнения она целую минуту рассеяно скользила глазами по отпечатанным строчкам, изредка перемежающимися строчками, написанными от руки, и не могла ничего понять. Наконец ее взгляд уперся в крупные буквы, отпечатанные поверх всего текста. Валька сделала над собой усилие.
«Дарственная».
Валька опустила руку с документом.
«Дежавю, — мелькнуло в памяти. — Это уже было. А где это было? У Димки. Такой же документ я видела у него».
И, еще не читая дарственную, она уже поняла, о чем идет речь. Уронила плотный лист на пол, развернула тонкий, исписанный твердым бабушкиным почерком.
Здравствуй, Валентина!
Валька остановилась. Волнение перехватило горло, и она сделала над собой мощное усилие, чтобы не свернуть лист и не бросить его в огонь. Она должна прочитать то, что здесь написано, даже если бабушка решила открыть еще одну неприглядную тайну из истории ее семьи.
«Здравствуй Валентина!
Если ты читаешь это письмо, значит все-таки есть надежда на то, что когда-нибудь мы с тобой сможем увидеться. Потому что ты, несмотря ни на что, пришла поздравить меня с днем рождения.
Письмо тебе передаст мой старый и хороший друг. Он юрист, и, если тебе потребуется не только совет, но и дружеская помощь, можешь смело на него рассчитывать. Он обещал мне не оставлять тебя в беде, и я ему верю. Его визитная карточка в конверте.
То, что ты обо всем узнала, я поняла давно. Еще тогда, когда ты стала разговаривать со мной по телефону ледяным тоном. Не знаю, кто тебе рассказал. Скорее всего, это сделала Жанна, а значит, представление обо мне ты получила самое нелицеприятное.
Впрочем, оправдываться я не хочу. И не потому, что оправдываться не в чем. Есть в чем, ох, есть… Просто я очень устала это делать.
Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня понять. Чтобы понять другого человека, нужно очень много страдать в этой жизни, а я не желаю тебе такой судьбы. Я ничуть не преувеличивала, когда говорила, что ты — моя самая любимая родственница. И меня это удивляло не меньше, чем тебя. Ведь ты совсем на меня не похожа.
Если исходить из того, что человек должен любить свое подобие, то моей любимицей должна была стать Стася. Но иногда, когда я смотрела на нее, мне становилось страшно. Потому что она — моя точная копия. Не внешняя, нет… Ты понимаешь, о чем я говорю. И именно поэтому я ее никогда не любила. Оказывается, я была не просто малоприятной, а очень неприятной персоной в молодости.
Впрочем, скорее всего, такой и осталась в старости.
И тем не менее, я попытаюсь все начать сначала.
Так и вижу, как ты усмехаешься, читая эти глупости. Начать сначала семидесятилетней старухе!
Да, мне уже много лет. Но я все еще жива!
Впервые в жизни я задала себе вопрос: почему я все еще жива?
Хочешь — верь, хочешь — нет, но интерес к жизни я потеряла очень давно. Нет, конечно, я не имею в виду ерунду вроде самоубийства. Ты же знаешь, я не люблю выглядеть глупо. Но в один далеко не прекрасный день я вдруг почувствовала, что меня уже ничто не может удивить. Ни подлость, ни любовь, ни предательство, ни самоотверженность… Всего этого в моей жизни было чересчур много.
Я уже очень давно ложусь спать с чувством облегчения оттого, что день кончился, а просыпаюсь с неприятным предвкушением нового дня, который нужно как-то убить. И давно уже не говорю «спасибо за еще один предстоящий день», а говорю «спасибо за еще один прожитый».
Но недавно я поняла, что если еще жива, то только потому, что не успела что-то сделать. Думаю, что я не успела раскаяться.
Что ж, это шанс, который дает мне кто-то, стоящий гораздо выше добра и зла. Люди называют эту силу богом. Мне трудно привыкнуть к этой мысли, потому что всю жизнь я отрицала его существование. Но сейчас я твердо верю: бог есть. А если бы его не было, то я бы его придумала. Потому что бог — это надежда на то, что все еще можно начать сначала.
