Тогда были у нас в большой моде Ревельские морские купальни, и летом 1832 года отправили туда великих княжон Марию, Ольгу и Александру Николаевн[333] в сопровождении обер-шталмейстера князя Долгорукова и наставницы их, г-жи Барановой. Мне дан был отпуск на несколько дней на мызу мою Фалль, и я с семьей удостоился счастья принять там августейших дочерей моего императора, которые провели у нас целый день.
Государь, постоянно занятый реформами в западных наших губерниях и убедившись в последнюю революцию в дурном духе, господствовавшем в римско-католических монастырях, которые и вообще представляли скорее вертеп разврата, нежели дом молитвы, возобновил действие Папской буллы, издавна пришедшей в забвение, чтобы обители, вмещающие в себе не более шести монашествующих, упразднять, с распределением братии в другие монастыри того же ордена.
Хотя эта мера и соответствовала строгой букве закона, однако произвела громкий вопль между поляками, прикрытый похвальной привязанностью к вере, но, в сущности, возбужденный желанием втайне упрекнуть правительство в проступке против веротерпимости и правосудия.
Это не помешало, однако же, действительно закрыть довольно много монастырей, с переводом из них монашествующих, а другие обратить в православные храмы, малочисленность и бедность которых огорчали простое население этого края, почти все принадлежащее к господствующей Церкви.
Богатая и знаменитая Почаевская лавра, которая в руках униатов служила во время революции притоном для бунтовщиков, была возвращена православию.
Таким образом, государь старался снова поднять в этих издревле русских губерниях православное вероисповедание, пережившее там польское завоевание и все ухищрения латинян, которые, не успев задушить в народе привязанность его к вере отцов, применили ее к латинской вере – вымышлением унии, подчинили ее главе римско-католической церкви в лице папы и, наконец, отторгли от нее древнее русское дворянство, все ее богатства и все воспоминания, которыми она жила в народном предании.
* * *
В продолжение лета 1832 года Дагестанские горы сделались на границе Персии театром наших военных действий. Отважный фанатик Кази-Мулла возбудил воинственные племена Закавказья против креста и против русского владычества.
Прославившись своей набожностью и увлекательной силой слова, он вознамерился разыгрывать роль пророка и покровителя исламизма и без труда собрал под свое знамя многочисленные толпы горцев, всегда жаждущих боя и добычи и глубоко ненавидящих христианство.
Пробегая край с кораном в одной руке и с оружием в другой, Кази-Мулла напал врасплох на некоторые из наших постов и перерезал их. Эта удача еще более его ободрила и вместе с тем оживила всегдашние надежды персиян и кавказских племен сокрушить наше владычество в этом крае.
Вскоре из скопища, первоначально собравшегося около Кази-Муллы, с присоединением новых сборищ горцев, составилась многолюдная армия, страшная своим фанатизмом. Главнокомандующий барон Розен поспешил направиться против нее во главе стянутых им сил и открыл неприятеля, занимавшего почти неприступные высоты, которых вся выгода была на стороне горцев, сроднившихся со своими едва проходимыми тропами и извилистыми крутизнами диких гор.
Наши храбрые солдаты преодолели все эти препятствия, взобрались на скалы, перекинулись через овраги и пропасти и, сбив Кази-Муллу со всех его позиций, отважно бросились наконец на штурм укрепленной его засады. Бой был продолжителен и кровопролитен, но победа осталась за Розеном.
Множество горцев пало под штыками наших удальцов, и сам Кази-Мулла заплатил жизнью за свою фанатическую попытку. С его смертью все возвратилось к порядку, и кавказские племена, устрашенные своей неудачей, перестали сопротивляться. Джаробелоканский край, где суровые лезгины столько лет вели с нами упорную борьбу, поспешил покориться и прислать аманатов[334].
* * *
1 сентября государь отправился для обозрения внутренних губерний России. Мы поехали на Лугу и Великие Луки, где его величество осмотрел несколько полков Гренадерского корпуса, отличившихся своими подвигами в последнюю Польскую кампанию. Они уже были частью укомплектованы и имели совершенно прежний, прекрасный вид.
На следующей станции нам встретилось несколько сот польских военнопленных, предназначенных к поступлению в ряды нашей армии. Государь осмотрел каждого поодиночке, спросил о полках, в каких кто служил во время революции, и, по засвидетельствованию препровождавшего их офицера о добром их поведении, выбрал некоторых в гренадеры, а других в полки, расположенные в Финляндии, а остальных в Балтийский флот.
Я раздал им деньги, и они отправились в дальнейший путь в восторге от милостей того императора, против которого сражались единственно под влиянием изменнических внушений.
Ночью мы приехали в Смоленск, город, прославившийся в наших летописях своими вековыми несчастьями и представлявший в продолжение нескольких лет после нашествия Наполеона груду развалин и пепла. Император Александр начал возобновлять его, а император Николай вновь воскресил его посредством значительных денежных пособий пострадавшим жителям, возведением важных казенных построек.
Все в нем было ново, везде кипела работа, и хотя местами еще отдельно торчали трубы и обгорелые стены указывали на следы разрушения, постигшего этот древний город, но уже он обрисовывался в возобновленном его виде: прекрасные дома, большие общественные здания, отделанные заново церкви, чудесная больница, обширные казармы свидетельствовали о возвращающемся благосостоянии города и о попечительности правительства.
Государь все объехал и осмотрел со свойственной ему наблюдательностью, указал разные новые постройки и улучшения, в том числе поправку древних городских стен, дважды в течение двух веков выдержавших неприятельский натиск; велел также заменить новым, достойным подвига памятником ничтожный монумент, стоявший на том месте, где был расстрелян смоленский дворянин Энгельгардт, который предпочел смерть позору служить французам.
По осмотре двух пехотных полков на поле сражения, где Наполеон развернул свои многочисленные полчища, государь продолжал путь к Бобруйску и остался очень доволен всеми работами, произведенными там с последнего его посещения. Оттуда, через Козелец, в котором государь пробыл три дня для осмотра войск, мы поехали в Киев.
Здесь государь остановился, как и в прежние свои поездки, у Печерской лавры, а на другой день осматривал на крепостной эспланаде несколько резервных батальонов и 6-ю уланскую дивизию, особенно сильно пострадавшую в Польской войне. С престарелым фельдмаршалом графом Сакеном он обошелся со всей лаской и дружбой, соответствовавшими его преклонным летам, заслугам и особенно ревностному усердию к службе, нисколько не охладившемуся от действия времени.
