Книга Сибирский кавалер - Борис Климычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
В Москве челобитчиков били кнутами, после отправили по тюрьмам, на каторгу, а иным и головы отсекли, чтобы другим было неповадно.
В Томский ушла грозная грамота воеводам. Велено было перестать тянуть волынку, немедля закончить разборы с Бунаковым, да прислать его для суда в Москву.
Григория Плещеева приказывалось разжаловать в рядовые казаки, лишить всех прав на томское и якутское имущество.
Копия сей грамоты была отправлена в город Якутский, к воеводе тамошнему.
Таковы тяжелые слова великих государей.
Царь Алексей Михайлович сказал об ужесточении наказания зачинщикам томской смуты и тут же забыл об этом. Государственных дел много.
Последние семь лет были неурожайными, это вызывало недовольство мелких людей. Где-то в кадке у стрельца колодезная вода вдруг оборотилась кровью, где-то летали над лугом стрекозы ростом с теленка. Поди все разбери. Но бунтами Москва была сыта по горло. И когда речь шла о бунтовщиках, он только и говорил: мол, пожестче надо!
Строгий отец, посылая сына по воду, порол его, приговаривая: «Не разбей кувшин!», понимал, что когда разобьет, пороть уже будет поздно. Вот и царь хотел любые ростки крамолы в землю втаптывать, чтоб не взошли. А стоило ему слово сказать, появлялся указ: «Государь указал, бояре приговорили…»
Через какое-то время слова государя аукнулись в Томском городе. Михаил Петрович Волынский сказал Бунакову:
— Пришло из Москвы, лишить тебя всего состояния, закончить смотреть твое дело, да отправить тебя в Сибирский приказ.
Илья Микитич посерел лицом. Долгое разбирательство в Томском было ему на руку. Пройдет время, многое позабудется.
Оно и Волынскому с Коковинским спешить было некуда: хотелось все получше счесть, чтобы недоимок после не было. Но теперь они заспешили с отправкой Ильи, а он и сам заторопился: хоть смерть, да дело бы к концу. Ехать в Москву и высказать наболевшее! А там — хоть на плаху!
А поздно ночью пришел на двор к Илье Микитичу Коковинский. Богдан Андреевич сказал свояку, что завтра дьяк отбудет в Тобольский город с послами Алтын-хана. Без этого соглядатая они и решат дело по-свойски. Приговорят они Илью к битью кнутом, но бить его палач не станет. Только зачитают бумагу о наказании, потом распишутся оба в ней, что оно состоялось. Вот и все.
— Не стану я в этом скоморошестве участвовать! Пусть в Москве бьют! — разгневался Бунаков.
— Попридержи гнев! — сказал Богдан Андреевич. — Мы ведь — по-свойски поступаем. А в Москве так отхлещут, что и кожа слезет, а то и на плаху пошлют, с них станется. А так в бумагах будет писано, что здесь ты уже наказан. Второй раз им будет наказывать невместно, отступятся…
И была разыграна скоморошина. Пришел Илья Микитич в съезжую. Зачитали ему воеводы торжественно бумагу свою, да сами же свели его в пытошную. Палач там был новый, молодой, по имени Некрас Михайлов, из крестьян. Не поняв сначала, что от него требуют, начал грубо срывать с Бунакова одежку. Но Волынский сказал:
— Охолони, Некрас! Он сам разденется. Да на козле его не привязывай, он сам ляжет, да кнутом — только коснись, сие и будет означать, что Илья Микитич наказан. Да не вздумай потом проболтаться.
Некрас понял. А уж так хотелось ему почесать кнутом воеводскую спину! И не в том дело, что Некраса воеводская власть чем-нибудь обидела, нет. Бунаков всегда за крестьян вступался. Осип их на стройку бывало забирал во время сенокоса и обмолота. Обирал дочиста. Бунаков же освободил их от строительных работ, защитил. Но простолюдин всегда рад стоящего над собой прибить, только не всегда случай выдается. А вот не выпало — воеводу отстегать.
Прилег Бунаков на козла. Стыдно было и унизительно. Но Коковинский прав. В Москве могут придумать наказание такое, что и живота лишат. А второй раз наказывать не станут, Бунаков правила знал.
И Некрас коснулся его спины кнутом, от чего тело Ильи Микитича тотчас покрылось холодными пупырышками. Приблазнилось ему, что его в самом деле кнутом секут. Даже боль дикую ощутил и спина полосами пошла багровыми покрываться. А лицо стало багровым от стыда, от унижения. Слезы выступили.
— Ладно! — сказал Волынский. — Наказан кнутом, в чем и руку прикладывать будем. А ты, Илья Микитич, можешь идти.
И вышел из пытошной Илья Микитич, сгорбившись, а тут еще любопытные: что да как? Пришлось притворяться, что и вправду еле идти может.
Со стыдом великим добрался до избы, где жил после приезда Коковинского, которому отдал свои хоромы.
Пришло время грузить имущество на дощаник, а грузить было нечего. По цареву указу всего лишен. Только и погрузили вино да вяленую рыбу — подарок томских казаков. Да один сундучишко с мехами, у соседей до поры спрятанный.
В Москве его отвели в Сибирский приказ и посадили в подвал вместе с обовшивевшими разбойниками. Кто жалел его, а кто смеялся над ним, крест нательный и то сняли.
Трубецкой сам с ним не разговаривал, поручал подьячим, и те расспрашивали с бранью и криком. Были и с Осипом Ивановичем ставки очные. Но тот жил у себя дома, а Бунаков под стражей, в подземелье.
Удалось передать на волю родственникам, чтобы просили за него царя. И жена расстаралась, похлопотала, все пороги обошла во дворцах. Ведь его не только в Томском имущества лишили, но и в Москве во время Смуты у него усадьба сгорела, а он в это время царскую службу правил в Сибири далекой. Кнутом бит, сир, наг, да в подвале еще держат столько времени.
Дошли его мольбы до царя. И опять, во время беседы с Трубецким, спросил царь, а как там наказаны томские бунтовщики? Трубецкой сказал:
— Насчет Гришки Плещеева в Якутск грамота отправлена, да пока ответа оттудова нет. А Илюшка Бунаков в подвале сидит. Ведем сыск.
— А не пора ли его отпустить? — спросил царь. — Ведь был уже в Томском кнутом бит, там сыск провели, имущества лишили, а здесь у него усадьба сгорела. Наказан уже и богом, и людьми. Так пусть в новую какую службу идет, зарекся поди воровать-то.
— Что ж, можно и отпустить, — сказал Трубецкой, — только насчет кнута — сомневаюсь. Пришла бумага от Петра Сабанского да других томских детей боярских о том, что Волынский с Коковинским Илюшку только в пытошную завели, а кнутом сечь не велели. Пишут, что у тех, кого кнутом секли, рубцы на всю жизнь на спине остаются. А у Ильи-де тех рубцов на спинке днем с огнем не сыскать…
— Проверяли? — с веселым любопытством спросил царь.
— Сие не проверяли еще, но можем проверить.
— Не нужно, — сказал Алексей Михайлович, — страху и так нагнали, будет теперь как шелковый. Это он за глаза от власти заворовал. А вот Плещеева в Москву ни под каким видом не возить. Мы из-за его дядюшки много тревог приняли, хватит!
— Все сделаем, великий государь! — поклонился Трубецкой.
Коч был нагружен мехами, рыбьим зубом, парус раздувался, плыли неходко, против течения, мешали бури. Сильно холодало, надо было спешить до ледостава вернуться.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Сибирский кавалер - Борис Климычев», после закрытия браузера.