— У неё руки просишь, у неё и спрашивай. — Епифания кивнула на дочь. — Она у меня сама себе хозяйка.
— Василисушка-краса, жду твоего слова, — глянул на девушку Вышеслав. — Пойдёшь за меня?
— Пойду, — прозвучал тихий ответ...
В первый день весны в Вознесенском соборе происходило венчание путивльского воеводы и дочери боярыни Епифании.
Вышеслав не пожелал ждать разрешения Василисы от бремени.
«Пускай умолкнут злые языки при виде моей суженой под венцом, — сказал он. — Пусть все увидят, что ребёнок, который должен родиться, мне желанен».
Василиса, растерянная от свалившегося на неё счастья, сидела за свадебным столом с гордо поднятой головой. Теперь ей нечего стыдиться и опускать глаза. Вот он, отец её ребёнка, рядом сидит. И весь Путивль об этом знает!
Свадебное торжество происходило в тереме Епифании.
Боярыня сидела среди многочисленных гостей и украдкой любовалась дочерью. Красавица она, хоть и без украшений: все женщины на пиршестве были без серебряных колтов и подвесок, без золотых колец и ожерелий. Ныне и на праздниках люди не забывали о тех, кто томился в плену половецком.
Трудно было отвести взор и от жениха, в чертах которого, и особенно во взоре, было что-то схожее с иконописными апостолами. Епифания подмечала завистливые взгляды молодых женщин, бросаемые на Вышеслава, и в душе радовалась за дочь.
«Благодарю тебя, Господь Вседержитель, что дал нам такого мужа! — думала Епифания. — Хвала тебе, Спаситель, что не допустил охула над дочерью моей, что соблюл справедливость там, где её недоставало!
На свадьбу к Вышеславу приехали Игорь с Ефросиньей.
Князю предоставили по чести первому произнести заздравную речь для молодых.
— Труден путь человеков по жизни, где рядом соседствуют и хорошее, и плохое. Часто невзгодам нет конца, а радости недолги и призрачны, — начал Игорь. — И на этом пути, длинном ли, коротком ли, важно чувствовать рядом тепло другой руки, биение другого сердца, видеть сияние любимых глаз, слышать голос любимого человека, который всегда остудит гнев и поддержит в горести. Будьте же счастливы, Вышеслав и Василиса. Живите в радости!
Игорь поднял чашу с хмельным мёдом.
— Живите в радости! — хором подхватили гости.
Глава двадцать пятая ДОЧЬ КОНЧАКА По весне Игорь отправил верных людей в кочевье Кончака, желая через Узура уговориться с ханами о выкупе пленных русичей.
Условия ханов были таковы. За пленных князей требовалась сумма в тысячу гривен за каждого. Воеводы оценивались в двести гривен каждый, дружинники — в пятьдесят гривен. За простого ратника нужно было заплатить тридцать гривен.
Игорь, выслушав посланцев, схватился за голову:
— Мне не собрать таких денег и за всю жизнь! Коль выкуплю брата, сына и племянника и всех воевод, то серебра останется на половину пленённых дружинников, и всё. А ведь люди несут деньги, часто последние, в надежде, что будут вызволены именно их близкие и друзья, те, кто в большинстве своём был в пеших полках. Таких в плену почти четыре тысячи!
Послы огорчили Игоря, сообщив, что Кончак пока не собирается выдавать ему сына.
— Узур шепнул нам украдкой, что Кончак опутывает Владимира своей младшей дочерью, которая, по слухам, на диво красива, — сказал глава посольства.
— Только этого мне не хватало, — проворчал Игорь.
Теперь, когда не было рядом Вышеслава и многие думные бояре пребывали в плену, Игорь всё чаще советовался с супругой.
Ефросинья не увидела в желании Кончака породниться с Игорем ничего дурного.
— Кончак тебя уважает, — заметила княгиня, — только этим можно объяснить его намерение выдать свою дочь за нашего сына. Кончак, видно, хочет сохранить с тобой дружеские отношения через это родство. Иметь друга среди половецких ханов — выгода немалая, Игорь. К тому же, я мыслю, Кончак не станет требовать выкуп за Владимира и отпустит своего зятя домой бесплатно.
В начале лета из Новгорода-Северского отправилось в степи новое посольство, теперь уже с деньгами и подарками для половецких ханов.
В ожидании своих людей Игорь иной раз грозился, меряя шагами просторную гридницу:
— Мне бы только вызволить из плена брата, сына, племянника да дружинников, я бы отплатил поганым за свой позор! Сговорил бы к походу на Дон Рюрика и Святослава. Отнял бы с бою всех прочих пленников, а знатных половцев в полон нахватал бы. Вот тогда и поторговались бы!
Ефросинья укоряла мужа:
— Только-только оплакали павших в твоём злосчастном походе к Лукоморью, а ты уже новые замышляешь! Где ратников возьмёшь? Они из земли не растут как колосья, жёны русские их рожают. Покуда подрастут дети тех воинов, что из Степи не вернулись, годы пройдут.
Игорь мрачнел.
Наконец долгожданное посольство вернулось в Новгород-Северский.
То был радостный день для Игоря и Ефросиньи, для многих других русских людей.
Широкий теремной двор заполнила толпа пестро одетых юношей и мужчин. В этой толпе Игорь увидел брата Всеволода и бросился обнимать его.
— Вижу, приодели тебя половцы, — молвил Игорь, похлопывая Всеволода по широким плечам. — Кафтан на тебе половецкий, и порты, и пояс, шапка только русская!
— Поистрепалась моя одёжка в плену, вот нехристи и сжалились, — усмехнулся Всеволод. — Да они многих из наших приодели, чтоб те не в лохмотьях домой возвращались.
Племянника Святослава Игорь не узнал в половецком-то платье. Зато Агафья распознала сына сразу и со слезами прижала к себе.
Святослав Ольгович выглядел возмужавшим. В нём явственно проступила природная мужественность, коей в полной мере обладал его покойный отец.
— Сын-то у тебя, Агафья, как возмужал! — подмигнул Игорь Агафье. — Пора молодцу невесту подыскивать. У меня имеется девица на примете.
— Не суетись, князь, — властно сказала Агафья, — невесту мы и сами присмотрим. Чай, не слепые...
Вокруг обнимались и целовались женщины со своими мужьями, отцами, братьями, разлука с которыми длилась целый год. Год, наполненный тоской и отчаянием. Больше двухсот дружинников возвратились домой из половецкого плена. В их числе был и тысяцкий Рагуил, и княжеский спальничий Ядрей, и другие воеводы.
Игорь суетился в этой шумной толчее, отыскивая сына, спрашивая о нём всех и каждого. Наконец ему сказали, что Владимир остался у половцев: не отпустил его Кончак.
— Не доверяет! Не доверяет мне Кончак! — злился Игорь наедине с Ефросиньей. — Чувствует, старый степняк, что месть я ему готовлю. Сыном моим прикрывается!
