— Да ладно, — сказал Бронников, опуская откупоренную бутылку. — Кто кого поить должен: редактор писателя или писатель редактора? Эх, лимона не взял!..
— Сейчас, — буркнул Криницын, поднимаясь. — Погоди…
Сопя на всю комнату, он поставил на стол два тонких стакана с многочисленными чайными ободками и щербатое блюдце, на котором, натурально, лежали свежие ломтики лимона.
— Туркмен заходил, — скривился Криницын, садясь. — Он, понимаешь, про канал пишет.
— Про какой канал?
— Не знаю. Да он и сам не знает. — Криницын пожал плечами. — В сущности, там у них один канал — Каракумский. Я и говорю: давайте не будем тень на плетень наводить, а так и скажем: Каракумский канал. А потом уже про героизм его строителей. Нет, говорит, Каракумский не хочу… Мол, у них про Каракумский канал только ленивый не писал… нужно что-нибудь оригинальное. Уперся как баран. Ну, давай.
— С наступающим, — повторил Бронников, поднимая стакан. — Чтобы в этом году!..
— А! — почему-то отмахнулся Криницын, кривясь. — Давай уж, чего там!
И тут же запрокинул голову, и только движение кадыка отметило, что напиток пролился по назначению.
— Дописал, значит? — спросил он затем, жуя дольку лимона и морщась.
— Ну да. Две трети… по договору ведь так?
— По договору так, — согласился Криницын, вновь разливая коньяк по стаканам.
— Не очень гонишь? — поинтересовался Бронников.
— Ладно, чего там… Давай!..
Он выпил, поставил пустой стакан и потянулся к телефону. Нетвердо суя палец в отверстия диска, набрал номер.
— Галя?.. тут это… Бронников пришел… К тебе?.. Ну хорошо. — Положил трубку, посмотрел почему-то не на Бронникова, а куда-то в угол комнаты и сказал: — Ты потом это… к Гале поднимись. К секретарю.
— Зачем?
— Не знаю, — скривился Криницын. — С договором там чего-то… не знаю. Ладно, давай.
— Погоди, — сказал Бронников. — Яша, ты рукопись-то смотреть будешь? Или как? А то мы сейчас с тобой назюзимся, так и…
— Не назюзимся, — возразил Криницын и тут же выпил.
Между тем Бронников видел, что его окончательно повело: Криницын что-то бормотал и то и дело вытирал мокрые губы ладонью. Потянул к себе папку, раскрыл и проговорил так удивленно, как будто впервые видел название:
— «Хлеб и сталь»! Ишь ты!..
Бронников сдержанно прокашлялся. Но редактор ничего больше не сказал. Кое-как завязал тесемки и отодвинул.
— Вот ты даешь дрозда! — не выдержал Бронников. — Как в первый раз видишь!
Криницын поднял мутный взгляд.
— «Даешь дрозда»… Что за нелепое выражение!.. Я бы еще понял — «даешь дрозду»!.. — Он ухмыльнулся. — А «даешь дрозда»!.. Нет, брат, это… А вот знаешь, — пробормотал он затем. — Как там?.. Та-ра-ра-пам-пам… Помнишь?
— Что?
— Ну, песня же! — рассердился Криницын. — У Галича же! Под утро, когда устанут… влюбленность, и грусть, и зависть… помнишь, нет?
— Нет, — признался Бронников. — Такой не знаю.
— Да ну!.. И гости опохмелятся… и выпьют воды со льдом… Скажет хозяйка: «Хотите послушать старую запись?» — и мой глуховатый голос войдет в незнакомый дом!..
Криницын уже не читал, а именно пел — хрипло, негромко, но довольно верно и приятно.
— И кубики льда в стакане звякнут легко и ломко… И странный узор на скатерти начнет рисовать рука… И будет бренчать гитара… и будет крутиться пленка… и в дальний путь к Абакану отправятся облака!..
Он разлил остатки и взял свой стакан. Бронников с чувством неловкости заметил мокрую дорожку на его правой щеке.
— А дальше там… вот!.. это я люблю!.. И гость какой-нибудь скажет: «От шуточек этих зябко!.. и автор напрасно думает, что сам ему черт не брат!..» — Криницын помотал головой и вытер глаза кулаком. — «Ну что вы, Иван Петрович! — ответит гостю хозяйка. — Бояться автору нечего, он умер лет сто назад!..»
Он как-то странно гыкнул и допил то, что было в стакане.
— Лет сто!.. понимаешь?.. лет сто!
— Ну сто так сто, — несколько взвинченно согласился Бронников.
Он разозлился. Что за ерунда, в самом-то деле! Нажрался в три секунды… дела не говорит!.. рукопись не смотрит!.. значит, снова сюда плестись! Что за нескладуха!..
— Ну да, сто, — вяло сказал редактор. — Ладно, старик… извини… видишь, как тут… Туркмены… Новый год… — он оперся локтем о стол и опустил на ладонь голову. Потом пробормотал с уже закрытыми глазами: — Ты к Гале-то… это… поднимись.
Бронников с досадой сунул папку в портфель, встал, нарочно громыхнув стулом, что, впрочем, не произвело на Криницына никакого впечатления, и, чертыхаясь про себя, вышел из комнаты.
Когда он открыл дверь приемной, секретарь Галя, миловидная женщина лет тридцати, сидевшая у двери в кабинет директора издательства Хохлова, повернула голову и взглянула на него, немного оттопырив нижнюю губу, что придало ее милому личику несколько удивленное выражение.
— Добрый день, — с улыбкой сказал Бронников. Ему всегда казалось, что она с ним чуточку заигрывает. — С наступающим вас! Я Бронников. Мне Криницын сказал, что вы будто бы…
— Ах, Бронников! — очень обрадованно ответила Галя, и лицо ее сделалось сосредоточенным и серьезным. — Так вы Бронников? Бронников, Бронников!.. — повторяла она, перебирая лежавшие слева от нее бумаги. Наконец выхватила нужную: — Вот, подпишите!
Зазвонил телефон, и Галя потянулась к аппарату.
— Что это? — машинально спросил он, но секретарша уже отвлеклась и теперь что-то втолковывала кому-то в телефонную трубку.
«Соглашение… — прочел Бронников, — о расторжении… Договор номер… между… и Бронниковым Г.А., именуемым в дальнейшем автор…»
— Что это? — переспросил он, поднимая глаза от документа.
— Подписали? — Секретарша брякнула трубку на аппарат и протянула руку за листом.
— Почему расторжение? — спросил Бронников, относя ладонь дальше от нее. — На каком основании?!
— Аванс же остается у вас, — настойчиво пояснила она, непонимающе улыбаясь. — Я не знаю. Вас вычеркнули из плана!..
— Почему вычеркнули? — спросил Бронников, холодея от макушки до самых кончиков пальцев на ногах. — Как это?
— Ну как это? Так это! Скорректировали план и вычеркнули.
— Но на каком основании?!
— Это не ко мне, — отрезала она. — Подписывайте.
— Подождите! Как же так!.. Павел Клементович у себя?
— У себя. Но Павел Клементович не принимает.
— Почему не принимает?
— Павел Клементович занят, — холодно сказала секретарша. — Что тут непонятного?
