Два человека, которых Северо привез из Сан-Бернабе, спали в барачных гамаках рядом с Хакобо. Их семьи по-прежнему жили на ферме, и Яйо с Кике волновались за жен и дочерей, которые оставались во власти дона Луиса и надсмотрщика Сантоса. Они уже не раз подвергались насилию со стороны дона Луиса, в результате семьи обоих рабов приросли детьми и внуками, рожденными от хозяина. Все эти годы мужчины сдерживали свой гнев, но не смирились. Запертым на всю ночь в бараках, им ничего не оставалось, как делиться возмущением, которое быстро переросло в разочарование и посеяло мысли о мятеже. Поначалу Хакобо делал вид, будто не слышит их, но довольно скоро заинтересовался планами соседей. Африканцы договорились, что лучше всего бежать во время сафры, когда они работают в поле с мачете и другими инструментами, которые могут пригодиться в качестве оружия.
На безрассудные поступки толкает отчаяние. Воинственный пыл тайно замышлявших побег Яйо и Кике оказался заразительным: Хакобо решил к ним присоединиться. К концу 1864 года они были уже немолоды, зато обрели опыт и знания. Им было известно, что сбор урожая начнется с восточных, северо-восточных и юго-восточных полей, ближе других расположенных к границам Сан-Бернабе и главной дороге на Гуарес. Между ними и юродом лежала Ла-Паланка, поселение кампесинос.
В нем останутся лишь женщины и дети, мужчины будут в это время на сахарном заводе. Им не составит труда миновать ее, может, даже удастся украсть пару лошадей или мулов, чтобы легче было передвигаться в горах. Они не думали, что случится, стань их план известен. Не думали и о последствиях его провала. Не думали и о двух юношах, пойманных и забитых до смерти за попытку бегства вскоре после того, как на Пуэрто-Рико стало известно о Прокламации об освобождении рабов. Не думали, что при удачном стечении обстоятельств им придется перемещаться из одной пещеры в другую вдоль пересекающего остров крутого горного хребта, скрываться всю оставшуюся жизнь от собак, солдат и смертного приговора. Хакобо знал: стоило ему донести на этих двоих, и он получит свободу. Но он не сказал никому ни слова и вместе с Яйо и Кике стал считать луны до наступления темной ночи. Они условились бежать на второе новолуние после начала сафры будущей весной.
ВЕЧЕР В ГУАРЕСЕ
Двадцать пятого апреля 1865 года торговое судно взяло курс на поросшую лесом и окруженную скалами бухточку с полоской белоснежного песка. Мигель Аргосо Ларрагойти вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть за обдуваемым всеми ветрами пляжем южный край гасиенды Лос-Хемелос, на который указал ему капитан.
Его судно должно было причалить в Гуаресе до заката, но на неделю позже, чем планировалось. Дело в том, что сначала корабль прибыл в Ливерпуль с опозданием, а потом Мигель ждал, когда его подготовят к межатлантическому рейсу. Капитан предложил юноше переночевать в гостинице у француза, если его никто не встретит.
— Не самое роскошное место, но дон Тибо даст лошадь и расскажет, как добраться до гасиенды. Советую отправляться рано утром в воскресенье.
Мигель радовался и волновался одновременно. Он четырнадцать месяцев путешествовал по Европе с маэстро де Лаурой, который настаивал на работе на пленэре в попытке преодолеть пристрастие ученика к безжизненным официальным портретам и еще более унылым натюрмортам. После нескольких часов на свежем воздухе они возвращались в гостиницу только для того, чтобы переодеться. А вечерами наведывались в театры, варьете и публичные дома. Испытанное там удовольствие обернулось для Мигеля несколькими весьма болезненными курсами. Избавившись от неприятных и постыдных последствий, юноша стал осторожнее. Этот год стал для него целой жизнью, и он намеревался обязательно вернуться в Европу при первой же возможности. Молодой Аргосо Ларрагойти еще не сошел на родную землю, а остров уже показался ему слишком маленьким.
Он не видел мать почти шестнадцать лет. В памяти остался лишь расплывчатый образ женщины с суровым взглядом черных глаз. Ее письма находили Мигеля в каждом городе, куда бы он ни отправился. А напоминания о том, что она хочет видеть его крестным отцом Сегундо, омрачили последние недели путешествия. Повинуясь сыновнему долгу и настойчивым требованиям господина Уорти, он вернулся на Пуэрто-Рико. Возможно, до поверенного дошли слухи о похождениях Мигеля или его насторожили просьбы выслать деньги, поступающие из каждого города, где бы он ни очутился с маэстро де Лаурой. Обеспечивать учителю и наставнику достойное содержание оказалось накладно.
За спиной Мигеля и над его головой надувались паруса, на высоких мачтах полоскались по ветру флаги. Поля соломенной шляпы, надвинутой на самые уши, чтобы не улетела, натирали затылок. Берег был достаточно близко, чтобы увидеть открывающуюся панораму, но разглядеть подробности было невозможно. Когда они подплыли ближе, он с восхищением увидел изрезанный контур гор над сиреневыми и пурпурными волнами, колышущимися, как шелковые шарфы. Над зарослями тростника парили выплюнутые трубами жемчужные облака дыма. За восточной оконечностью бухты, ограниченной стеной пальм на берегу и узким коралловым рифом с моря, раскинулся еще один пляж со сверкающим на солнце песком. Высоко за границей прилива, над домом, окруженным верандой, поднимался дым. Вдалеке виднелась еще одна постройка, вероятно амбар. Завороженный видом, Мигель быстро сделал зарисовку в блокноте. Когда судно огибало пляж, из дома показалась женщина и помахала рукой. Летящее платье без кринолина очерчивало изгибы ее тела, длинные, до пояса, темные волосы были распущены. Мигель не мог различить черт ее лица и лишь проводил мл лядом колеблющуюся на ветру фигурку. В Европе ему таких картин встречать не доводилось.
Бухта Гуареса оказалась забита до отказа — встать на якорь до утра не было никакой возможности. Мигель сел в шлюпку, и матросы повезли его на берег, лавируя между возвышающимися корпусами кораблей. Замученные бригадиры на чем свет стоит ругали грузчиков, которые катили, переносили и поднимали на корабли сотни бочонков с патокой и ящиков с брусками сахара. В своем белом льняном костюме, в шляпе из тонкой соломки и с кожаным саквояжем, Мигель явно не вписывался в окружающий пейзаж. Когда он проходил по причалу, где вился рой мух, бригадиры и рабочие в знак приветствия кивали, приподнимая сомбреро.
Стоило ему ступить на родную землю, как от нахлынувших чувств комок подступил к горлу. За время скитаний по Европе его часто терзала ностальгия. «Пуэрто-Рико — любовь моя, родная земля», — шептал он, охваченный страстью, которую испытывает только любовник вдали от своей единственной. В бесчисленных гостиных под охи и ахи слушателей он воодушевленно расписывал красоты своей родины: сельские пейзажи, спокойные океанские воды, освежающие бризы, прелестных чутких женщин и отважных гордых кабальеро.
Он умалчивал, однако, что экономика Пуэрто-Рико существует за счет рабского труда и от него же зависит его собственное богатство. Сейчас, оглядываясь вокруг, он начинал осознавать, что все то время, пока он путешествовал и развлекался — без особого вдохновения пописывал пейзажи, ел, пил и распутничал, — мужчины, женщины и дети оставались в неволе и гнули спины. Ему стало стыдно. Поначалу он порывался сесть на первый же корабль, который вернет его в мир, где Пуэрто-Рико будет всего лишь точкой на карте, неведомой и всеми забытой. Он хотел перенестись туда, где Пуэрто-Рико был бы островом его мечты — страной, которой на расстоянии могут гордиться ее сыны. Тоска по дому за время отсутствия терзала его гораздо меньше, чем навалившаяся сейчас действительность и необходимость занять свое место в ней.
