— Вот сюда.
— Господи, ну и беспорядок! Не знаю, что это за предмет, но его, безусловно, следует выбросить. Можно?
— Да.
— Ну возьмем хоть Хильду, от которой все-таки можно было ожидать лучшего. Почему ей понадобилось убегать? Правда, все женщины так поступают. А надо было остаться, говорить, слушать. Но гордость оскорбленной жены требовала от нее яростного жеста. Она хотела, чтобы эта пара поняла всю свою низость, а в случае, если б они взялись утешать друг друга, — бездонность их вины. И почему, когда мы позвонили, она так настаивала, что сама передаст новости тем двоим? Потому что она должна была выступить в роли феи, могущественной и всезнающей.
— Возможно.
— А Руперт и Морган! Восторг, оттого что их обожают, уже в самом начале польстил им до идиотизма. А потом каждый счел себя достаточно умудренным и благородным, чтобы справиться с ситуацией и переплавить страсть в безгрешную любовь, избежав даже тени неверности по отношению к Хильде. Когда же их обнаруживают и все становится безобразным, возвышенность и достоинство вдруг улетучиваются. Морган приходит в ярость и во всем обвиняет Руперта. А на Руперта просто находит столбняк. Ему не справиться с потерей чувства собственного достоинства. Руперт никогда не любил добро как таковое. Он любил крупный внушительный образ под названием «Руперт — поборник добра». И умер вовсе не оттого, что утонул, а оттого, что его самолюбие не выдержало.
Таллис никак не отреагировал.
— У вас усталый вид. Вы здоровы?
— Почти не спал прошлой ночью.
— Почему? Бессонница?
— Нет. Приходила полиция.
— Это еще зачем?
— Арестовали одного человека, что живет наверху.
— За что?
— Что-то связанное с машинами.
— Кстати, как Питер?
— Не знаю. Исчез. Хильда тоже не знает, где он.
— А где Хильда?
— В Лайм-Реджисе.
— Лайм-Реджис. Мило. Она там одна?
— Нет, с Морган.
— Дом на Прайори-гроув, скорее всего, продается? — Да.
— Случайно, не знаете, сколько она за него запрашивает? Я приглядываюсь к домам в этом районе.
— Не знаю.
— Я бы предпочел Болтонс, но там сейчас никаких предложений. Откуда у вас эти прелестные чашки? Если не ошибаюсь, подлинный Ворчестер.
— Фамильные. Они всегда были у нас, — ответил Таллис. — Если не ошибаюсь, когда-то принадлежали семье моей матери.
— Я устрою их здесь, на полке. Чашки можно повесить, а блюдца выставить вертикально. Лучше бы, правда, сначала эту полку протереть. Ну вот, смотрите, как они здесь хороши. У меня много прелестных вещичек. Хранятся в Нью-Йорке, не видел их уже много лет. Мне просто необходим дом, в котором они обретут пристанище. Вдобавок к умению правильно вкладывать деньги мои родители обладали еще превосходным вкусом.
— Они живы?
— Нет. Но, по сути, мы разошлись еще раньше. И едва разговаривали.
— Почему?
— Потому что они переименовали нас в Кингов. И перешли в христианство.
— Как звучала ваша фамилия раньше?
— Кан.
— Почему вы к ней не вернулись?
— Трудно сказать. Возможно, помешало чувство необратимости истории. Во мне очень развито чувство необратимости истории. Все случившееся, как ни странно, оправданно. Во всяком случае, имеет больше прав, чем неслучившееся.
— Вы были у родителей один?
— Да. А у вас, как я знаю, была сестра. Но умерла от полиомиелита.
— Вообще-то это не так, — сказал Таллис. — Ее убили. Какой-то маньяк изнасиловал и убил ее. Ей было тогда четырнадцать.
— О… простите…
— Я никому об этом не рассказываю. Потому что это и до сих пор… слишком ужасно.
— Понимаю. Куда положить ножи?
— В ящик стола. Вот сюда. — Таллис слегка отодвинул стул и открыл ящик.
— Некий порядок соблюдается?
— Да нет, любой сгодится.
Наклонившись вперед, Джулиус разложил ножи по ячейкам. Потом закрыл ящик.
— Погодите-ка, — сказал Таллис.
Рукава Джулиуса были закатаны до локтей. И сразу над локтем что-то проглядывало. Взяв Джулиуса за запястье, Таллис другой рукой подтянул рукав вверх. Показалась синяя метка: цифры, обведенные кружком.
— Так, значит, вы были в концлагере, — выпустив руку Джулиуса, сказал Таллис.
— Да, — кивнул Джулиус. — И, словно бы извиняясь, добавил: — Войну я провел в Бельзене.
— Морган не могла не заметить этот знак, — сказал Таллис.
— Но, как ни странно, не заметила. Может, он проступает только при определенном освещении. Вам нужна здесь веревка для сушки полотенец. Видите, они все насквозь мокрые. Что же, думаю, что на данный момент это все.
— Спасибо, — сказал Таллис.
Опустив рукава рубашки, Джулиус надел пиджак:
— Солнце проглядывает. Это хорошо. Думаю, мне пора. Таллис встал. Джулиус подошел к двери. Взгляды встретились, и они тут же отвели глаза.
— Мне очень жаль, но так случилось, — негромко сказал Таллис.
— Я понимаю, о чем вы. И что же мне теперь делать?
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы знаете что.
— Уезжайте, — выдохнул Таллис. — Думаю, вам не следует покупать дом ни в Болтонсе, ни на Прайори-гроув. Уезжайте.
— Да-да. Вы правы. Я и не собирался осесть здесь. Так, только тешил воображение. Поеду за границу. Заключу, вероятно, новый долгосрочный договор. То, что было сейчас, — интерлюдия.
— Разумеется.
— Пожалуйста, постарайтесь найти приличное место. Ну что это за жизнь у вас сейчас? Вам, может быть, и привычно, но мне это причиняет боль. Для меня выше всего гармония, а здесь такой хаос.
— Да, знаю, — подтвердил Таллис.
— Разрешите мне одолжить вам денег. Или просто дать их. Я ведь уже говорил, что никогда не даю в долг.
— Спасибо, не нужно.
— Почему нет? Я помню, как вы отказывались, но с тех пор мы настолько лучше познакомились. Подумайте. У меня они есть — вы в них нуждаетесь. Морган должна вам. Можно, я заплачу ее долг? Она была должна четыреста, а отдала вам только сто. Позвольте отдать остальные триста. Ну же, будьте великодушны.
— Хорошо, — чуть подумав, ответил Таллис. — Они придутся очень кстати. Спасибо.
Джулиус выписал чек.
— Ну, мне, безусловно, пора, — сказал он. — До свидания. По всем законам природы мы еще встретимся. — Он помедлил: — Вы допускаете, что я выступаю орудием справедливости?
