— Нет! — дико закричал он и развернул тарна, закрывая его грудью свое тело.
Мой тарн не мог упустить такой момент и тут же впился когтями в шею Черной Стрелы. Так, с переплетенными телами наших птиц, седло к седлу, выкручивая друг другу руки, мы с Менициусом одновременно миновали второе кольцо. Наконец мой противник не выдержал и, взвыв от боли, выронил нож. Наши птицы отпрянули в стороны, и тут удар судейского гонга оповестил, что мы оба пролетели мимо последнего кольца. Я убрал кайву за пояс и, развернув тарна, загородил им проход в кольцо, дожидаясь возвращения Менициуса.
Лицо его исказилось от бешенства.
— Быстрее, тебя приходится ждать, — сказал я ему, — или Менициус уже отказался от гонки?
Тот проревел нечто нечленораздельное и дернул уздечку. Послушная птица мгновенно отреагировала на его команду и прошла через последнее кольцо одновременно с Убаром Небес.
И тут моя птица сделала настоящее чудо: в каких-нибудь два взмаха мощных крыльев она вырвалась вперед и первой села на финишный насест. Мы с ней ликовали оба: она — пронзительным победным криком, а я потрясая над головой кулаками.
Черная Стрела опустилась на финишный насест через какое-нибудь мгновение.
Вопли зрителей были просто оглушительными.
Менициус дрожащими руками сбросил с себя ремни безопасности, спрыгнул на песчаное поле стадиона и, едва держась на ногах, протянув вперед руки, побежал к ложе убара.
Я видел, как при его приближении Сафроникус, находящийся здесь же, у трона убара, отдал приказ четырем арбалетчикам стрелять. Менициус, пронзенный четырьмя стрелами, упал на песок. И тут же вслед за ним упал один из таурентинов: в спине у него торчала выпущенная со зрительской трибуны стрела. Кернус вскочил на ноги и плотнее собрал вокруг себя телохранителей.
Откуда-то издали доносилась исполняемая множеством голосов песня, прославляющая Ар. Зрители подхватили её, песня набирала мощь. Люди вставали на ноги и исполняли её стоя.
— Прекратить! — завопил Кернус. — Немедленно прекратить пение!
Но песня звучала все громче.
В ней слышались гнев, триумф и гордость — гордость жителей за их славный город. Некоторые из зрителей бросились срывать зеленые знамена, украшающие ложи убара и верховного служителя посвященных.
Кернус не посмел отдать своим людям приказ стрелять. Он стоял в ложе убара и яростно потрясал кулаками.
— Прекратить! — кричал он. — Прекратить немедленно!
Песня набирала силу, все больше и больше зрителей подхватывали её, и вскоре уже все трибуны повторяли её гордые слова.
Один за другим приземлялись на финишные насесты участвовавшие в гонке тарны — те, которым удалось долететь, но никто не обращал на них внимания.
Сейчас были только песня, только люди, её исполняющие.
И вдруг центральные ворота Стадиона Тарнов распахнулись, и на его песчаное поле стали входить тысячи и тысячи людей, тех, что были на поединках на Стадионе Клинков. Во главе их, как всегда в скрывающем лицо шлеме, шел легендарный Мурмилиус.
Я сам, хотя и не был родом из Ара, все ещё сидя в седле, невольно подхватил слова песни, прославляющей этот славный город.
Кернус смотрел на меня, едва сдерживаясь от распирающего его гнева.
И тогда я снял со своего лица кожаную маску.
Он отшатнулся — и из груди его вырвался крик ужаса. Даже Сафроникус, предводитель таурентинов, оцепенел, не веря своим глазам.
Тут из рядов вновь прибывших вышел Мурмилиус и направился к ложе убара. Охранявшие её таурентины подняли арбалеты.
Мурмилиус остановился в двух шагах от ложи и поднял свой шлем, в течение долгих месяцев скрывавший его.
Кернус закрыл лицо руками. Он испустил дикий вопль и, сорвав с себя мантию убара, кинулся прочь из ложи.
Таурентины побросали свои арбалеты на землю. Сафроникус, их капитан, отстегнул свою алую накидку, снял шлем и вышел из ложи на поле стадиона. Здесь он опустился на колени и положил свой меч к ногам стоящего перед ним человека.
Тот поднялся в ложу убара и положил свой шлем на подлокотник трона. Затем он накинул себе на плечи мантию убара и занял место на троне, положив на колени свой верный меч.
На глазах стоящих вокруг меня я заметил слезы, да и мои глаза стали влажными.
— Папа, а кто этот человек? — долетел до меня вопрос какого-то ребенка.
— Это Марленус, — ответил его отец. — Он вернулся домой. Это убар Ара.
И снова тысячи людей запели гимн города. Я спустился с седла и подошел к распростертому, пронзенному стрелами телу Менициуса. Затем вытащил из-за пояса метательный нож, специально предназначенный для убийства, и швырнул его на землю. Лезвие его глубоко вошло в песок рядом с лежащим на нем телом. На рукояти ножа даже в таком положении хорошо виднелась опоясывающая её надпись: «Я искал его. И я его нашел».
Простояв с минуту, я снова вернулся к своему тарну и удобнее устроился в седле.
Меч и кайва были у меня на поясе.
У меня ещё оставались некоторые неоконченные дела в доме Кернуса, прежнего убара Ара.
Глава 23. Я ЗАКАНЧИВАЮ СВОИ ДЕЛА В ДОМЕ КЕРНУСА
Я ждал, сидя в центральном зале дома Кернуса, в его собственном громадном кресле, положив перед собой меч. Мне несложно было попасть в его дом прежде него самого, поскольку я добрался сюда на черном тарне.
Взгляд мой удержал бы на месте каждого, кто попытался бы преградить мне дорогу, но таких не находилось, поскольку залы огромного дома были почти пусты. Очевидно, слухи о событиях на Стадионе Клинков достигли дома Кернуса раньше, чем Стадиона Тарнов.
Я прошел по опустевшим, обезлюдевшим залам, тишина которых лишь изредка нарушалась мелькавшими кое-где рабами и охранниками, собирающими свои пожитки, чтобы скорее убраться подальше. Я миновал целый ряд мрачных помещений, забитых пленниками и рабами — мужчинами, женщинами, детьми, часть из которых была прикована к стенам, а другие выглядывали из-за решеток.
Суру я нашел в её комнате. Она лежала на подстилке рабыни, но была в одеянии свободной женщины. Ошейник, конечно, все ещё был на ней. Глаза её были закрыты, а лицо — белым как мел.
Я бросился к ней и заключил в свои объятия.
Она с трудом открыла глаза и, казалось, не узнала меня.
Все во мне закипело от гнева.
— Он был красивым юношей, — пробормотала она, — красивым юношей.
Я уложил её на подстилку и оторвал кусок материи, чтобы перевязать ей руки со вскрытыми венами.
— Я позову кого-нибудь из медиков, — попытался я её успокоить. — Фламиниус, сейчас, конечно, пьяный, мог все ещё быть в доме.
