казалось бы, тоже. Существовал закон о партмаксимуме — согласно ему члены ВКП(б) не могли получать зарплату больше квалифицированного рабочего. Но имелись и обходные пути. Гонорары за разные публикации под пармаксимум не попадали. А мы-то все были журналистами!
Так что если хочешь хорошо посидеть — напиши заранее статью. К тому же всем ребятам из РОСТА там делали большую скидку.
А вообще-то я понял многие вещи, которые раньше… ну осознавал умом, но по-настоящему не врубался. Это была бешеная ненависть к нэпманам. Данные типы и в самом деле являлись отвратительными персонажами. Для сравнения. Бандюки начала девяностых были своеобразными ребятами. Но трусами они точно не были. Их было за что уважать. Это были серьезные парни, готовые убивать и умирать. В данном времени большинство таких ребят было среди наших или околачивались у Махно. А кто не понял политическую ситуацию, так вечная им память.
А тут вылезла какая-то мерзкая мразь. После общения с которой хочется вымыть руки. Ну, в самом деле. Как рассказывали, в том самом кабаке на Большой Никитской Сергей Есенин возил одного такого буржуя мордой по салату — а его трое спутников сидели на ж… ровно и ничего не сделали.
А вот о Есенине. Имелся в Москве кабак на Тверском бульваре. Там располагалась Российская и Московская ассоциации пролетарских писателей. Этот дом описан Булгаковым под именем «Грибоедов». Так вот, при этом заведении имелся и кабак. Он ничем не напоминал то, что описано в знаменитом произведении. Туда пускали всех — и выглядел он как обычный привокзальный шалман. В небольшом зале имелось столько столиков, что не повернуться. Оно ясно — налог-то с данных мест брали исходя из площади помещения, так что владельцы старались максимально использовать доступное пространство. Подавали тут пиво, водку и самую немудреную закуску.
Вокруг столиков кучковались кампании, которые чуть ли облепляли столики. Время от времени тот или иной человек перемещался от одной кампании другой. Это была своя тусовка. И ведь там пьянствовали ТАКИЕ люди…
К примеру, в это кабаке Есенин утверждался в имидже пьяного скандалиста. На самом-то деле пил он в это время не слишком много. И никогда не докапывался до тех, кто может ему всерьез навалять. И для тех, кто может ему испортить карьеру — тоже.
Вот мы зашли со Светланой в данный кабак. Есенин был в своем репертуаре. Он наезжал Осипа Мандельштама.
— Это кто тут поэт? Я поэт! А ты вообще не знаю кто!
Есенин явно держался в определенных рамках. Он-то был здоровенным парнем — и, если бы захотел, хлипкого Мандельштама мог бы смести одним ударом. Но Сергей просто «бычил», демонстрируя, кто в этом кабаке главный. А будущая «жертва сталинского режима» выглядел полным чмошником. Он откровенно ссал. Глядел, как вокруг его морды машут кулаками и не пытался защищаться. Хотя бы словесно.
— А вот я сейчас тебе объясню, кто такой настоящий поэт, — продолжал орать Есенин.
Я бы не вмешивался. Я испытывал рефлекторное отвращение к Осипу Мандельштаму. И поэт не виноват. Меня его стихи вообще не трогали. Ну, сочинял чтой-то человек. Мне-то какое дело? Тем более, кто он по сравнению не только с Маяковским, Блоком, Брюсовым, Хлебниковым — так даже с Асеевым или Тихоновым? Или если уж зашла речь о евреях — так Багрицкий, который пока что не проявился — но будет покруче него. В эту эпоху на такую мелочь как Мандельштам просто внимания не обращали. Но вот визг, который подняли по поводу Мандельштама в моё время всякие либерасты… Я очень хорошо знал по именам этих тварей.
Так что я собирался попить пивка и поглядеть, что случится дальше. Если даже Есенин выбьет Мандельштаму пару зубов — мировая культура от этого ничего не потеряет.
Но вмешалась Светлана. Она Мандельштама не уважала, но Есенин ей тоже не очень нравился. Именно за то, что раскручивал свою популярность на богемных скандалах. «Богема — это мелкобуржуазная мерзость» — говорила моя подруга. А ведь в данное время слово «мелкобуржуазный» среди коммунистов означало примерно то же, что в моём времени «пидор».
— Сергей, вы что тут хулиганите? — Обратилась она к Есенину.
Тот обернулся, увидел нас и сразу как-то потух. Мы, разумеется, не были его начальниками. Но в наших структурах его печатали. Так что ссориться Есенину с нами было совсем ни к чему.
Он, до этого выглядевший абсолютно пьяным, мигом протрезвел.
— Светлана, Михаил. Как я рад вас тут видеть! Идите к нашему столу.
Как по волшебству, оказался свободный столик. Возле него сидели только Есенин и Мариенгоф. Нам быстро принесли пиво и закуску — порезанную соленую рыбу и какие-то изделия из муки типа крекеров. Впрочем, Сергей снова отвалил — он присоединился к компании его поклонников, среди которых имелись девушки. Он начал увиваться возле одной из них, явной еврейкой. Что у него, судьба такая?[167]
Ну, это ладно, не мне ведь Есенина учить, с кем спать. А вот Мариенгоф, хлебнув из кружки, завел интересный базар.
— Товарищ Коньков…
— Давайте уж Сергей, раз мы тут пиво пьем.
— Сергей, я говорю о нашей группе…
Вопрос был интересный. Дело даже не в том, что среди имажинистов был Есенин. Ведь их метод уже в моё время вполне пришелся ко двору в текстах русских рок-групп. Ведь в самом деле — а что такое тексты Кинчева, Шевчука или Цоя? Именно то, о чем говорили имажинисты. Набор крутых образов. На бумаге читать эти произведения невозможно. Но под музыку они звучат. А если… До рока пока далеко. Но…
А тут вдруг у меня всплыла дикая мысль. Рок-н-ролл! Ведь метод имажинистов — это как раз нагромождение «крутых» образов, которое вполне работало в русском роке. А что… Нет электрогитар и прочей аппаратуры? Фигня война. Ведь в пору моей юности у Гребенщикова, Кинчева и многих иных ребят имелись акустические концерты. В которых музыканты играли на обычных гитарах и всякой ритмической хрени. Значит, рок — это не гитарные риффы, и не обвал киловатт. Это нечто… А вот у футуристов и имажинтстов это «нечто» есть. А нет электрогитар — так саксофоны имеются. А вместо бас-гитары сойдет и бас-балалайка. Если даже её нет — создадим! Большевики и не то создавали! А ударные установки — если их и нет, то скоро будут. А в чем дело-то. Главное в роке — не стучать по барабанам, а лупить. И не петь, а орать[168].
— Анатолий, а вы знаете, что такое регтайм?
— Я
