усилий. Дядь Юра просто забыл, что держит ее. Сдавшись, Яна прикрывает глаза и ждет, когда под веками перестанут плыть тошнотворные ядовито-зеленые пятна. Очень хочется спать.
– Ну я теперь разберусь с ним, – решительно говорит дядь Юра и, чуть косолапя, спускается к берегу, волоча Яну за собой, как набитую ненужными вещами сумку.
Дядя Юра переминается, оглядываясь по сторонам, и кварцевый песок сахарно хрустит; из-под ноги выворачивается халцедон, мутноватый, но крупный и яркий, как абрикос. Яна запоминает место, чтобы подобрать его потом, когда все кончится. Ей нравится воображать, что за халцедоном можно будет вернуться.
Стоя на берегу Коги и держа за руку убийцу, она впервые думает: а что, если Голодный Мальчик не выйдет?
– Ну и где твой дружок? – спрашивает дядь Юра, и его тонкий голос вспарывает неподвижный воздух. Он сжимает Янину руку, отпускает, сжимает снова, тискает, как комок пластилина, когда не знаешь, что лепить. Яна выворачивает свободную руку и чешет о бок предплечье, на котором снова появились зудящие выпуклые блямбы. Рукоятка ножа в кармане больно бьет по косточке замерзшего запястья.
– А ну вылезай! – раздраженно говорит дядь Юра. – Я тут не в прятки с тобой играть пришел.
Яне становится смешно. Конечно, Голодный Мальчик не выйдет, он дурак, что ли. Ей придется все сделать самой, как и собиралась. Так даже лучше: в подъезде могли засечь, а сюда никто не придет. Никто не узнает… кроме разве что Голодного Мальчика. Но он никому не скажет.
А может, его больше и нет, потому что теперь на Коги будет жить она. Наверное, ей придется найти кость и вырезать из нее трубочку, но сейчас на это нет времени.
Прикусив губу и стараясь двигать рукой как можно незаметнее, она вытаскивает из кармана нож. Пористая рукоять из рога липнет к влажной коже. Глядя в песок, Яна представляет: развернуться, вскинуть руку, воткнуть. Она с любопытством думает: как это? Наверное, трудно. Папа всегда сам режет мясо – говорит, это мужская работа. Наверное, лезвие надо втыкать изо всех сил. Только не в грудь – там куча костей – а в живот. Живот мягкий. У нее получится.
Яна тихонько переступает, вдавливая ноги в песок, и крепче сжимает нож. Если все сделать быстро – он не успеет понять. Он не ждет ничего такого, – ведь взрослые не боятся детей.
Но дядь Юра боится. Его ладонь такая мокрая, словно он сунул ее под кран. Он нервно поводит плечами; запах пота бьет Яне прямо в нос, к горлу подкатывает, и во рту снова появляется привкус подмышек и лежалого мороженого мяса. Привкус задавленного ледяного ужаса, с которым папа смотрит в тарелку.
Яна набирает полную грудь неподвижного воздуха, пахнущего нефтью и гнилой осокой, и дядь Юра вдруг перестает мять ее руку. В его шее что-то громко щелкает, когда он поворачивает голову. Ледяные шарики глаз с блеклым хрустом прокатываются в глазницах, и дядь Юра впервые смотрит на нее по-настоящему.
– Он не придет, да? – хрипло спрашивает он. – Он уже здесь.
Он смотрит на нож. Нож тяжелый, как кирпич, и, когда Яна поднимает его, мышцы мелко дрожат от напряжения. Ее рука движется сама по себе, с треском раздвигая замороженный воздух, ее рука поднимается и вытягивается, приближаясь к цели. Лезвие упирается в препятствие. Яну окатывает жаром, а нож вдруг продолжает движение, и теперь оно трудное и медленное, словно сквозь кисель.
– Дрянь! – от визга дядь Юры звенит в ушах. Рука Яны разжимается; из бесконечного далека доносится хруст, с которым нож вонзается в песок. Мокрая, обжигающе-ледяная ладонь обрушивается на скулу, и Яна валится на песок. Перед глазами мелькает рукоятка из оленьего рога, и нога в блестящем черном ботинке тут же отметает ее прочь. Песок взметается россыпью звезд и режет глаза. Сквозь сверкающую, ослепительно-белую боль Яна смотрит, как клетчатая рубашка на дядь-Юрином животе намокает черным, и запах нефти и железа становится оглушительным.
– Дрянь! – доносится сверху. На Яну рушится что-то огромное, черное, блестящее, как вороньи крылья, и она успевает скорчиться, а потом страшный удар выбивает ее из скрюченного тела, и она летит, как в мультике, далеко-далеко, до самого моря.
…На высоком рыжем обрыве, над серой пустотой, тихо рокочущей прибоем, под вопли чаек Яна кое-как встает. Машинально подбирает большущий, восхитительно прозрачный халцедон, наклоняется за следующим и останавливается. Халцедонов так много, что сразу становится понятно, откуда они берутся. Яна выпрямляется и оглядывается по сторонам. Здесь ничего не растет, кроме редких кустиков ромашек, дрожащих на ветру так, что рябит в глазах. Яна стоит на краю огромной мусорной кучи. Иногда ветер чуть меняет направление, и тогда от кучи доносится тяжелый, отвратительный, ни на что не похожий запах, в котором мешается мороженое мясо и нефть, слепые щенки и затхлое печенье, и перегар, и дохлая, вздувшаяся крыса, и грязные простыни, и еще что-то, чему даже нет названия. Ветер все крутится и юлит, и когда эта невообразимая вонь снова врывается в запах соли и водорослей, Яна понимает, что это – место, откуда приходит Голодный Мальчик. Это свалка, на которую человек-ворона свозит чужие тайны.
Яна сама теперь – чужая тайна, которую нужно спрятать.
Ветер гонит по земле пушистые светлые комочки; из любопытства она подбирает один. Это клочья собачьей шерсти. Она начинает скатывать их – просто так, лишь бы занять руки. Комочки послушно сваливаются в пряжу. Она вытягивается на ветру; налетающие с моря порывы треплют нить так, что ее трудно удерживать в руках. На всякий случай Яна наматывает часть на ладонь – а потом ветер бьет с ураганной силой, нить взмывает в воздух и дергает Яну за собой.
Боль, заслонявшая весь мир, чуть отодвигается. Яна понимает, что снова может дышать, со всхлипом втягивает в себя воздух и открывает глаза. Песок колет щеку; черная поверхность Коги стоит дыбом, и к ней на боку ползет дядь Юра. Яна моргает, и мир с неслышным грохотом падает на место. Озеро – плоское, и в нем плавают клочья тумана и отражение сопки, поросшей, как медвежий бок, начинающей буреть березой. А дядь Юра просто идет к кромке воды, злобно бормоча под нос. Поводя плечами, Яна выбирается из лямок ранца и подтягивает ноги к животу.
Дядь Юра приседает на корточки у воды, и Яна тихо-тихо поднимается на локте. Он ворчит, плещет водой на живот и шипит; Яна злорадно думает, что все-таки смогла ткнуть его ножом и ему сейчас больно, только жаль, что не так больно, как тем детям…
