в ее рассказах – лишь одна из линий в книге. Наоми должна сохранять равновесие между Германией и еврейством. Это как бы вытекает одно из другого, и, таким образом, возникает универсальность ее письма”.
Теперь она частый и уважаемый гость в доме профессора и его жены Фани. Она воспринимается обществом, как звезда на небе ивритской литературы.
Фаня рассказала ей о своей жизни. Она приехала из Польши в начале тридцатых годов. Начала учиться в Иерусалимском университете, и была одной из самых первых студенток в группе профессора Гершома Шалома, пока не вышла замуж за него в 1936 году. “Чтобы делить жизнь с таким ученым, надо от чего-то отказаться”. Это был намек на отсутствие у них детей. Она также отказалась от академической карьеры, чтобы заниматься домом.
Ощущая волшебную атмосферу, окутывающую ее, Наоми вступает в узкий коридор, ведущий в кабинет профессора. И книги, подобно музыке, касаются ее души.
“Это я”, – профессор указывает на картину, висящую на стене, у входной двери, – “Этот паяц умеет одновременно смеяться и плакать”.
При каждом посещении дома профессора, она замирает перед изображением мудрого клоуна, глаза которого смотрят на нее с печальной усмешкой. Разукрашенное его лицо вызывает смех, который в тот же миг замирает, и внезапно ощущается укоризна, укрываемая печалью.
В глубине, в сумраке, виден письменный стол, заваленный книгами, рядом – большая прозрачная чернильница с синими чернилами, напротив которой – ручка со стальным острым пером. Шалом придерживается привычек правописания, приобретенных в берлинской школе. С шести лет он пользуется простой деревянной ручкой. Держит ее двумя пальцами, осторожно макая стальное перо в синие чернила, чтобы не замарать белый лист, и выводя на нем готические буквы, одну к другой с особой тщательностью. В большой библиотеке ударяет в нос специфический запах старых книг, страницы которых пожелтели от времени.
“И ты думаешь: это “запах скрытого света”. Ты пришел в храм, колонны которого – книги. Все стены и полки из черного дерева, от пола до потолка, забиты книгами. И чудятся они плотью и кровью духовной субстанции человечества. Они говорят с тобой о прошлом, настоящем и будущем на языке истории, и ты отвечаешь им на их языке о том же, но о себе”
Время бурно врывается в стены профессорского кабинета, книги, подобно объятиям, сжимают тебя со всех сторон. Но одна полка свободна от книг и рукописей. Пустота ее смотрит с высоты, притягивает взгляд, словно именно она господствует над всем “святилищем книг”. На фоне книжного изобилия пустая полка видится, как нечто, несущее тайну. Итак, тайна Гершома Шалома – в этой пустой полке. Пустая полка напоминает ему, что есть еще место для одной или нескольких книг. Нижняя полка загромождена статуэтками из слоновой кости. Фигурки полны таинства и магической силы.
“Нойми, ты кошерная еврейка?” – Агнон закрывает глаза, чтобы не видеть нижнюю длинную полку.
“Еще как!”
“Если так, закрой глаза и не смотри на чужеземные статуэтки этого гоя. Это же идолопоклонство”.
“Идолопоклонство?!” – вспыхивает очередная ссора.
“Не делай себе статую и всякое изображение, – Агнон отдаляется от полки, – Фаня, как ты позволяешь этому сумасшедшему вносить в дом этих гоев?!”
Фаня равнодушна к эмоциям Агнона. Маленький бронзовый китайский пёсик – ее вклад в коллекцию фигурок. Шалом очень гордится им:
“Видите, какая у моей жены Фани вдохновенная душа. Во время Второй мировой войны, когда мы не страдали от голода, но экономили во всем, Фаня пошла пешком до Старого города с двумя кошелками и половиной лиры, что тогда было большой суммой, купить продукты, которые там были более дешевыми. И тут увидела в витрине одной лавки эту бронзовую собачку. Свою половину лиры она отдала за нее. Я удивился, что она так быстро вернулась.
Фаня поставила на стол фигурку и спросила:
“Я – преступница?”
Я ответил: “Ты женщина гордая, и не готова сдаться бедности”.
А Фаня рассказала Наоми, что купила бронзовую собачку, из чувства противоречия мужу, поглощавшему шоколад и марципаны в невероятных количествах. Часами он не отрывается от старого письменного стола, заваленного рукописями и книгами, читает, пишет и уничтожает гору шоколада из бонбоньерок, которые приносят ему гости.
Пока Фаня наводит порядок в доме, Наоми ходит из комнаты в комнату. Маленькая узкая комнатка – место, в котором профессор замыкается, как монах в келье, не оставляет Наоми равнодушной. Стены комнатки пусты. Лишь одна рамка с портретом Берла Кацнельсона, лидера рабочего движения, висит над очень узкой кроватью. Профессор не отрывает взгляда от своего покойного друга. Он говорит, что был околдован его силой духа. Об одном профессор сожалеет, что тот не сумел осуществить свои предвидения. Может быть, с таким лидером, еврейское государство выглядело бы иначе. Шалом размышляет вслух и рассказывает об их беседах на темы иудаизма. Кацнельсон говорил об опасности социализма в той форме, которая существует в СССР. Это может привести к трагедии не меньшей, а даже большей чем та, которую принесло саббатианство, если движение “Ашомер Ацаир” не прервет связи со сталинской Россией. Профессор отмечает, что за ночь до смерти Кацнельсон был у него вместе с языковедом Полоцким. И спорили они о языке иврит.
Наоми исследует еврейство Германии. Как антитезу, Израиль видит еврейство Польши, которое было полно радости жизни. На праздник Пурим он повел ее в квартал “Меа Шеарим”. Она смотрела со стороны на хоровод пьяных от вина и веселья польских хасидов, в который увлекли Израиля. Щеки его раскраснелись, и он пел и плясал со всеми. Она боялась за его больное сердце, смотрела на детей, юношей и взрослых, смешавшихся на ликующей улице, стоя среди женщин и девушек на обочине. Во всех окнах домов были видны женщины.
“Танцуя, я возвращаюсь в отчий дом. Это приносит мне радость”, – сказал он, прощаясь с кварталом евреев, живущих радостно в страхе Божьем. Духовность и истинная любовь к Нему становится настоящим мостом над бездной, разделяющей противостоящие миры, которые выросли из единого корня, думала она.
Пинхас Розен, Зигфрид Мозес, Шмуэль Хьюго Бергман, и Гершом Шалом убедили Наоми подать просьбу на получение международной стипендии имени Анны Франк, учрежденной фондом Отто Франка, по исследованию корней фашизма и нацизма. Многих исследователей остановило требование – писать работу в Германии.
Комиссия Иерусалимского университета, распоряжающаяся фондом, присоединила ее к еще трем исследователям – Шломо Ааронсону, Уриэлю Талю и Израилю Колату.
Сомнения разрывают ей душу. Как она оставит больного мужа, и маленькую дочь? Израиль успокаивает ее: “Когда любят, дают свободу любимой”, – вспоминает он
