бы и та общая трестовая деятельность, которая только начала налаживаться.
Послав радиограмму Новикову, находившемуся где-то на одном из тральщиков в районе острова Путятина, Борис отправился в гарнизон станции Раздольная. В этот же день он был назначен политруком пятой роты третьего полка, входившего в состав 1-й Тихоокеанской дивизии, вечером этого же дня уже присутствовал на инструктивных занятиях у комиссара дивизии. Следующим утром он провёл занятия в своей роте, а ещё через день пришла телеграмма из облвоенкомата, требующая его немедленного возвращения во Владивосток. С первым же поездом Борис выехал домой.
Впоследствии он узнал, что его призыв дорого обошёлся и облвоенкому, и, главное, работникам той части, которая ведала переподготовкой командно-политического состава запаса. Николай Александрович Новиков прямо с тральщика послал возмущённую радиограмму секретарю обкома с копией в адрес наркома Микояна. В ней, между прочим, он заявил, что такое бесконечное дёрганье военкомом одного из ответственных работников треста не только отражается на выполнении производственного плана, но может сорвать и всю мобилизационную подготовку тралового флота. Хотя в этом выражении и было некоторое преувеличение роли Алёшкина, однако работники обкома ВКП(б) знали о той работе, которая проводилась на тральщиках, что она имела гораздо большее оборонное значение, чем политработа в стрелковой роте, знали, кто руководил ею. Военкому ничего не оставалось делать, как немедленно вернуть Бориса.
Как ни кратко было его отсутствие, ведь во Владивостоке он не был всего четыре дня, а в его семейных делах произошли серьёзные изменения. Возвращался из Раздольного Борис с вечерним поездом. Приехав, пошёл своей обычной дорогой от вокзала вдоль линии железной дороги мимо пакгаузов торгового флота. Моросил обычный июльский дождик, мелкий и противный, более похожий на туман. Борис торопливо шагал к своему домику на Корабельной набережной. Он был одет в довольно-таки порыжелую кожаную куртку и военную фуражку, с которой ещё даже не снял звёздочку. Задумавшись о делах, которые предстояло сделать на следующий день, а он предвидел, что их будет очень много, так как без него его работу никто не мог делать, он не очень-то обращал внимание на окружающее, тем более что за последние три года эта дорога ему была так знакома, что двигался он по ней механически. Большой неожиданностью для него прозвучал неожиданный окрик, когда он, пройдя цинковый пакгауз, перешёл причал Комсомольской пристани:
— Стой! Кто идёт?
Остановившись, Борис заметил, что в нескольких шагах от него стоит молоденький краснофлотец и держит винтовку на изготовку, направив дуло на Алёшкина. Видимо, появление человека для молодого матроса было тоже неожиданностью, и он немного растерялся. Первым пришёл в себя Борис. Он прекрасно понимал, что разговаривать с оказавшимся на его пути часовым бесполезно, и потому спокойным, но твёрдым голосом приказал:
— Товарищ часовой, вызовите разводящего.
Почувствовав по тону голоса и, главное, разглядев на голове Бориса фуражку, часовой сообразил, что имеет дело с военным человеком, и поэтому, вынув свисток из кармана бушлата, громко засвистел. Через минуту послышался быстро приближавшийся топот ног, и к часовому подбежали разводящий и двое матросов. Выяснив причину вызова, разводящий направился к Алёшкину. Это был тоже краснофлотец, но с какими-то нашивками на рукаве. Борис плохо разбирался в военно-морских званиях, но понял, что, по-видимому, это какой-нибудь младший командир.
Подойдя к незнакомцу, краснофлотец спросил:
— В чём дело товарищ? Зачем вы здесь ходите?
Борис ответил, что он возвращается домой, так как живёт вон там, и он показал на освещённые окна своего дома, и что другой дороги туда нет. Краснофлотец недоверчиво поглядел на Алёшкина и заявил:
— Вы что-то путаете, товарищ! Здесь никто не живёт. В этом доме наше караульное помещение, пройдёмте с нами к караульному начальнику, там разберёмся.
Недоумевая, Борис последовал за разводящим, замыкали их шествие два вооружённых матроса. Войдя в свой дом, Алёшкин не узнал его, так быстро всё переделали ловкие матросские руки. В караульном помещении, помимо соответствующих смен часовых, сидел моряк в фуражке и тоже с какими-то нашивками на рукавах. Разводящий доложил ему о происшествии.
— Будьте добры, предъявите ваши документы, — сказал караульный начальник.
Борис достал свой воинский и партийный билеты и передал их моряку. Тот полистал их, прочитал, вернул обратно, встал и спросил уже более приветливо, узнав из военного билета, что воинское звание Бориса значительно выше его.
— Так в чём же дело, товарищ Алёшкин? Зачем вы зашли в запретную зону? Разве вы не видели указатель, где написано, что проход и проезд запрещены?
— Конечно, не видел, ведь на улице темно, дождь, туман. Я чуть не налетел на вашего часового, он ведь тоже меня заметил только тогда, когда я почти вплотную подошёл. Где же тут было ваше объявление разглядеть? А иду я сюда потому, что я в этом доме жил всего четыре дня тому назад, здесь оставалась моя семья, и я совершенно не понимаю, что произошло.
— Вот оно что… Мы в караул сюда пришли в первый раз. Сменяемся мы через сутки и все из разных экипажей. Я слыхал от кого-то, что когда впервые занимали этот участок порта, то в этом доме жила женщина с двумя детьми, и её куда-то переселили, а куда, я не знаю. Вам придётся завтра обратиться в квартирно-эксплуатационную часть (КЭЧ) гарнизона, они, вероятно, знают. А я вам помочь не могу. Проводите товарища командира, — обратился начальник караула к разводящему.
Растерянный Борис вместе с разводящим пошёл к Комсомольской пристани, там простился с ним, поднялся мимо кинотеатра «АРС» в гору к обкому и, глядя на толпы людей, только вышедших после сеанса и направлявшихся в разные стороны по Ленинской улице, стал думать, что же делать дальше. Часов у него не было. Судя по движению на улице, уже шёл девятый час вечера, и если бы не сгустившийся туман, то было бы не очень темно. Наконец, он решился пойти в Дальснабсбыт в надежде, что, может быть, застанет там ещё Катю, она ведь последнее время задерживалась допоздна. Если же её там не будет, то он отправится в трест и ляжет спать на столе в кабинете (тогда ещё диванов, даже в кабинетах самых ответственных работников, не ставили).
В конторе Дальснабсбыта уже, по-видимому, никого не было, и сторож, сидевший у входа и знавший Алёшкина в лицо, сказал, что все служащие давно ушли, только его жена пока сидит и работает. Борис обрадовался этому известию и быстро поднялся по ступенькам в коридор, куда выходила дверь Катиной секретной части. Он дёрнул запертую дверь, за которой слышался треск пишущей машинки, и постучался. Через
