забыть и не вспоминать! Ну, будь готов!
— Всегда готов! — сказал под салютом Славик.
Усыпанная козьими орешками Кузнечная улица Славику понравилась. Издали доносился церковный звон. У калиток играли котята. Между домами росли рябинки, березы, клены. На старых деревьях покачивались качели. Славику было неведомо, чего стоила эта красота: палисадники выравнивали в струнку еще при царях. За неровный штакетник казачков штрафовали. И деревья рассаживались по приказанию высшего начальства, дабы заграждать кровли от огня во время пожара. Если клен усыхал, хозяина пороли.
Дом Клюкова стоял на самом краю, окруженный тесовым заплотом. На подоконниках лежали подушки в пунсовых наволоках — чтобы мягче было глядеть прохожих. Олька постучалась. Открыл присадистый лысоватый человечек в сползающих галифе. Лицо у него было неприятно розовое, как после омоложения. Он посмотрел на тонкую Олькину талию и, не выслушав как следует, чего надо, впустил гостей.
В просторном дворе, под турником, сделанным из обрезанной казачьей пики, лежали индюшки с голыми фиолетовыми шеями. Подальше, на бахче, словно валуны, валялись тыквы. Там ходила похожая на хозяина повадкой пухлая женщина и развешивала на солнышке рыбу.
На крыльце с боярскими витыми стояками хозяин разулся сам и велел разуться гостям.
Они вошли в горенку, оклеенную грамотами, портретами вождей, антирелигиозными плакатами Моора. В углу мерцали иконы, а над постелью висела картина в золоченой раме. На клеенке были изображены масляными красками ротонда на берегу озера и круглая луна. И ротонда, и луна, и черное небо отражались в озере до того зеркально, что картину без всякого урона можно было бы повесить вверх ногами.
Горенка была заставлена шкафчиками, комодами, фикусами; голландская печка занимала много места, так что двигаться в горенке можно было только боком. На особом столике красовался ламповый приемник супергетеродин.
Как только выяснилось, что Славик сын начальника службы пути, Клюков заулыбался, сел перед ним на табуреточку, достал из грудного кармана усыпанную блестящими камушками гребенку и причесал брови.
— Ну-с, молодая смена, — обратился он к Славику. — Какой у вас ко мне интерес?
Славик увидел синие ногти на босых ногах хозяина и вспомнил продавца петушков.
— Вы голубей водите? — спросил Славик внезапно.
— Нет, молодой человек, — Клюков встал, погладил Славика по головке и снова сел на табуреточку. — Такими пустяками не занимаемся.
— Он собирает факты о революции, — напомнила Олька, настойчиво глядя на Славика черными египетскими глазами. — Пионеры поручили ему уточнить кое-что. Ваша супруга участвовала в революции?
— А как же! — хозяин зашлепал по горенке. — И моя Олимпиада боролась, и я боролся. Можем осветить примеры, поучительные для подрастающей смены. Олимпиада! — шумнул он в оконце. — Вы бы подсказали, гражданочка, чтобы нас с ней на публику вывели. В клуб или куда-нибудь на красную кафедру. Мы бы тогда за один раз много бы геройства рассказали… Время— в самый раз! Небось читали, как лорды-морды воду мутят. Пилсудского науськивают… В Америке аэрохимическую бомбу сготовили, начиненную люизитом. Одна бомба, пишут вон в «Красной Ниве», зараз отравит цельных десять кварталов населения! Конец света! Чего, барышня, улыбаетесь? Базар проходили — видали, какой товар народ берет? Соль да воблу берут, сухари сушат! Тут не до смеха! Народ не обманешь, народ войну чует… Олимпиада! — завопил он снова в окно. — Кому касается!
— А вы тоже участвовали в революции? — спросил Славик, не сводя глаз с его синих ногтей.
— А как же! В погребах не отсиживался, как другие некоторые. — Он причесал гребенкой брови и глянул на себя в буфетное стекло. — Я повсюду воевал. Где беда, там и я. И на Волге, и на Урале, и в Туркестане. Куда Фрунзе — туда и я… Бывало, враги пушки выставят, а мы — шашки наголо — и на них! У-у, страсти! — протянул он по-бабьи и присел немного. — Одно слово — лава! Красный ураган!
Вошла женщина лет тридцати, такая же пухлая, как и супруг, и похожая на него повадкой.
— Обратно людей пугаешь? — устало улыбнулась она, утирая фартуком налипшую на руки рыбью чешую. — Чего тебе? Кабы рыбу коты не унесли…
— Присядь! Не унесут! — сказал хозяин. — Вот, жена, дождались правды и мы. И об нас вспомнили. Хочут записать наши заслуги на вечные скрижали, чтобы подрастающая смена издавала нам заслуженный почет. Это знаешь кто? — показал он пальцем на Славика. — Сынок самого начальника железной дороги, гражданина Русакова.
— Ваш муж говорит, что вы большевикам помогали при дутовцах, — пояснила Оля.
— Помогала немного.
— А вы помните какого-нибудь большевика?
— Да годов-то сколько прошло! Где тут вспомнишь.
— Вспомнишь! — сказал Клюков. — Ты бы хоть переоделась. Что, у тебя кофты нет?.. Надень хоть ту, розовую, сладенького цвета… Сейчас она вам все расскажет.
Олимпиада тут же, в горенке, переоделась и села.
— Ну чего же ты? Спрашивай, — сказала Славику Олька.
Клюков мелко тряс правой ногой. Славик связывал это трясение с синими ногтями и не мог собраться с мыслями.
— Вы знали товарища, который жил нелегально в доме вдовы Демидовой? — спросил он заученно.
Олимпиада покосилась на супруга.
— Чего же ты? — подбодрил ее Клюков. — Не бойся. Знала, так говори.
— Знала, — сказала Олимпиада.
— А как его звать? — спросила Оля. — Не Глеб?
— Ну, говори, — понукал Клюков. — Глеб так Глеб.
— Глеб, — сказала Олимпиада.
— А где он теперь?
— Теперь его нигде нету. Выдали его дутовцам, — заговорила Олимпиада. — Выследили его, двор оцепили и поймали… Нездешний он был. Со степи его прислали революцию делать. Веселый был человек… Глазки карие.
— Веселый, веселый! — передразнил ее хозяин. — Тебя про переворот спрашивают, про красный ураган, а ты — глазки карие… Дура!
— Как он жил? — спросила Олька. — Секретно?
— А как же. Очень даже секретно. Сама Демидова не знала, что у ней там в сараюшке красный живет… Власти к ней не совались — у ней муж был пристав. Дворник только знал да мы. Я ему письма из штаба носила, один раз мимо патруля провела. — Она законфузилась. — Под ручку прошли…
— А темно! Комендантский час! — добавил Клюков, мелко тряся ногой. — У-у, страсти!
— Вам страшно было? — спросил Славик.
— А как же не страшно? Конечно, страшно… И бандитов боялась и патрулей… А главный был страх, чтобы папаня не узнали, куда бегаю.
— Родитель у них был серьезный, — пояснил Клюков. — В гимназии по немецкому учил. Как что — за ремень.
— Какой ужас! — сказал Славик.
— Да ну, что там. — Олимпиада вздохнула. — Жили хорошо, сытно. Папаша от людей уважение имел. В первые дома приглашали. У Панкова — кондитера — на дому детишек учил, у Бейлина, у Степанова…
Славик насторожился. Фамилия «Степанов» вызывала у него смутное беспокойство и настойчивую потребность что-то вспомнить.
— Тебя
