– Я ведь совсем забыл кое о чём. Ты, наверное, не поверишь.
– Не поверю во что? – я улыбалась.
– Лена согласилась на развод.
От радостного удивления перехватило дыхание.
– Да-да. Я ведь говорил тебе, что Лена не такой уж плохой человек. Она поняла, что я хочу быть с тобой. И девочки тоже останутся с нами. Они уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно сделать выбор.
Максим взял меня за руку, привлёк к себе и проникновенно прошептал:
– Ну так что, Наталья Владимировна Зотова, вы согласны стать моей женой?
Я смогла только кивнуть, потому что мой язык от счастья совсем онемел и повиноваться отказывался. На губах Максима расцвела счастливая улыбка.
– Тогда поедем, встретим девочек. У них как раз скоро занятия в школе закончатся.
Громов выпустил меня из объятий и повернул ключ зажигания. Я закусила губу.
– Максим… Я хотела спросить… Как там Лисёнок… и Лика…
Он посмотрел на меня уже без улыбки. Вздохнул.
– Лисёнок… ей я сказал, что ты уехала в командировку. Решил, что она постепенно свыкнется и что-то поймёт сама. А Лика… У неё была истерика. Она плакала целых три дня, кидалась на меня, кричала, что это я во всём виноват, не хотела ничего слушать, запиралась в комнате и ревела в подушку. Я никогда не видел свою дочь в таком состоянии. В конце концов Лика просто вновь замкнулась в себе… Стала прежней, в общем.
– Думаешь, она простит меня? – спросила я, замирая от тревожного предчувствия.
– Я не знаю, Наташ… Надеюсь…
В этот яркий зимний день светило солнце, прорываясь сквозь редкие облака на голубом небе. Мы ехали за девочками, я наблюдала, как солнечные лучи мелькают в окнах, превращая их на миг в сверкающие зеркала, и наслаждалась жизнью.
Впервые за последние годы я была рада, что жива. Что не погибла в автокатастрофе вместе с родителями. Что встретила Максима и девочек… И полюбила их. Только эта любовь смогла спасти меня, вытащить из бездны, в которую я постепенно проваливалась, как в сугроб.
И как радостно было осознавать, что я нужна и им тоже. Я – не просто бесплотная тень самой себя, не никчёмное существо, я – человек, которого любят. Я нужна!
И улыбалась, вспоминая о том, что это такое – быть счастливой.
Только одно омрачало моё настроение. Я думала о Лике, и сердце тревожно сжималось. Я предала её… а ведь я была первым человеком, которому доверилась эта одинокая девочка.
Именно так – одинокая. И одинока она была намного больше, чем я. Одиночество при живых родителях… Меня после смерти мамы с папой поддерживали Михаил Юрьевич, Аня и Антон, Светочка… У меня была любимая работа. А у Лики не было никого, кроме маленькой сестры, которую нужно было беречь от причуд собственной матери. Максим видел в ней копию Лены и не хотел вникать в проблемы трудного подростка.
Если я сама посадила себя в золотую клетку одиночества, то Лику туда засунули насильно, в одночасье лишив детства.
И тут появилась я. Я подарила ей детство, и Лика полюбила меня, научилась доверять, открыла мне свою израненную душу. А потом я уехала, даже не простившись, и этим отняла у Лики всё – во второй раз в жизни. И я ненавидела саму себя за этот поступок.
Я сжимала кулаки и, закрывая глаза, молилась только об одном – хоть бы она смогла простить… Потому что теперь я была уверена, что больше никогда не предам Лику. И сделаю всё, чтобы стать для неё хорошей матерью… Матерью, которой у нее никогда не было, но которая была у меня.
Мы подъехали к школе, и я сразу заметила красную куртку Лисёнка, и бирюзовую – Лики. Они стояли рядом, и рука Лики лежала на плече у Алисы.
Когда мы с Громовым вышли из машины, Лисёнок кинулась вперёд и немедленно повисла у меня на шее.
– Наташа! – воскликнула она. – Я знала, что ты вернёшься.
Я улыбнулась. Уже третий человек знал, что я вернусь… А был ли другой вариант развития событий? Наверное, нет.
Я перевела взгляд на Лику. Она стояла в двух шагах от меня, бледная, и кусала губы. В зелёных глазах плескалась целая буря эмоций.
Я сама подошла к ней.
– Прости меня, Лика. Если можешь, прости. Я натворила столько всего глупого и плохого… Если бы ты знала, как я жалею. Я очень хочу всё исправить. Прости меня, Лика.
Она молчала. Просто смотрела.
А потом подняла руку и прикоснулась холодными пальцами к моей щеке, потрогала волосы…
– Это ты, – наконец выдохнула Лика. – Я боялась, что ты мне только кажешься. Каждый день я видела тебя во сне.
– Правда? – я изумилась. Девочка кивнула.
– Лика… – я осторожно обняла её, надеясь, что она не оттолкнёт меня. Не оттолкнула. Уткнулась носом мне в ухо. – Ты простишь меня?
– Да, – она кивнула. – Я простила тебя в тот миг, когда увидела… Потому что все дни я мечтала только об этом – чтобы ты вернулась. Только больше не уходи. Никогда не уходи от нас. Нам с папой было очень больно.
– Обещаю, – я улыбнулась, прижимая к себе Лику. Максим с Лисёнком, стоявшие рядом, тоже улыбались. – Я люблю тебя, – добавила я еле слышно, но Лика всё равно услышала, и я почувствовала, как потеплели её пальцы.
А потом она сказала:
– Я тоже тебя люблю.
В тот миг ветер донёс до меня тихие слова: «Вечно? Ну да. Ведь я умру прежде, чем смогу закончить».
Сидя на заднем сиденье машины и прижимая к себе своих – теперь уже своих – девочек, я задремала. Всё-таки бессонная ночь и огромное количество волнений давали о себе знать.
Во сне я шла по деревянным мосткам, присыпанным светло-жёлтым песком, навстречу обжигающему ветру. Вокруг меня, повинуясь его сильным порывам, качались деревья и колыхалась трава, а я всё шла и шла вперёд… не зная, зачем, путаясь в белой, как снег, юбке, щурясь от солнца и жмуря глаза, когда в них попадал песок.
Спустя несколько минут, взойдя на маленькую деревянную площадку, я узнала это место. Мы были здесь с родителями в наше самое последнее лето – берег Балтийского моря, столь любимого мамой, Куршская коса… Море волновалось, как в тот самый день, бурлило прямо передо мной, серебристо-серое, отражая в себе солнце, стоящее в зените.
Они шли по берегу – медленно и неторопливо. Я никогда не видела их такими раньше. Молодые и счастливые, они держались за руки, двигаясь по кромке воды, босые. Мамины волосы развевались у неё за спиной, отчаянно кудрявые, а папина рубашка была расстегнута на груди, и сквозь слёзы, застилающие глаза, я поняла, что наконец отпустила.
Отпустила их и саму себя, освободилась от чувства вины. И больше не буду вспоминать то утро и свои слова о праве на одиночество.
Они остановились прямо передо мной. Теперь им было немного за двадцать, как и мне сейчас. Они держались за руки и смотрели друг на друга – спокойно и радостно. Так, как смотрели при жизни…
