Я кивнула и направилась к выходу из кабинета. Уже на пороге меня догнали тихие слова Сергея Борисовича:
– Никогда не видел Максима в таком состоянии…
Я так быстро бежала вниз, в редакцию, что чуть не подвернула ногу. Не видя лиц, не слыша голосов здоровающихся со мной людей…
На пороге нашего со Светочкой кабинета я остановилась, переводя дыхание. Глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в коленках… И вошла внутрь.
Увидев меня, Светочка на миг окаменела. А в следующую секунду сорвалась с места, подбежала ко мне и, сжав своими руками мои плечи, завопила:
– Зотова!! Ты что творишь?!
Я захлопнула дверь и неуверенно спросила:
– В смысле?
– В прямом! – подруга зло сощурилась. – Ты что с мужиком творишь, а?! За эти полторы недели Максим Петрович превратился в свою бледную тень! Разговаривает так, как будто завтра помрёт, на обед не ходит, задерживается допоздна, похудел, в глазах – тоска. Ты обалдела? Нафига ты от него ушла? А уволилась зачем? И самое главное – зачем ты сейчас сюда припёрлась, после всего того, что натворила?
Слышать такие слова от Светочки почему-то было невыносимо.
– Я пришла для того, чтобы попросить прощения. И сказать Максиму, что я люблю его.
В этот момент подруга будто сдулась, как проколотый воздушный шарик. Плечи опустились, из глаз исчезли обида и злоба, и она, вздохнув, произнесла:
– Наконец-то допёрло.
– А что, – я смущённо улыбнулась, – до тебя допёрло раньше?
– Гораздо! У меня тут под боком такой роман происходил, закачаешься! Да вы друг другу с первого взгляда понравились, просто головы сами себе заморочили глупостями всякими. Наташ, Максим Петрович по тебе с ума сходит! Мужик, видимо, впервые в жизни влюбился по-настоящему, а тут вдруг такая подлянка – любимая женщина сваливает непонятно куда, даже не простившись!
– Откуда ты знаешь, что я не простилась? – виновато прошептала я.
– Максим Петрович как-то сказал себе под нос, наверное, думал, что я не слышу. С горечью такой, я чуть не завыла. У тебя что-то с мозгами случилось, Наташ? Зачем ты это всё, а?
Я вздохнула. Светочка, глядя в мои виноватые глаза, усмехнулась и махнула рукой.
– Ладно, не моё это дело. Громова сейчас нет, на какую-то встречу с утра поехал, но приедет где-то через полчаса. Иди, подожди в его кабинете. Как только он придёт, я уйду и дверь запру, чтобы вас никто не беспокоил. Ругайтесь, сколько влезет. Только чтобы помирились! А то убью нафиг.
– Кого? – я улыбнулась.
– Обоих! – фыркнула Светочка, заталкивая меня в кабинет Максима.
Я ждала Громова, сидя на диване, рассматривая окружающую обстановку. Она неуловимо изменилась. А ещё я с ужасом учуяла в воздухе тонкий аромат коньяка. И вспомнила рассказ Лены о том, как Максим ушёл в запой после её признания…
А ещё я вспоминала, как однажды в Болонье Громов рассказывал мне о своих родителях. Почему я не подумала об этом раньше? Ревнивый отец, который испортил жизнь матери… Теперь я понимала, откуда в Максиме взялась эта ревность. А ещё я понимала, что он всё-таки не похож на своего отца и справится с ней очень быстро.
Услышав шаги и голос Громова, я вскочила с дивана, нервно разглаживая пальцами несуществующие складки на ткани кофточки. Сердце лихорадочно стучало, слепым котёнком тыкаясь в рёбра.
Дверь открылась, и вошёл Максим. Он замер на пороге, заметив меня, а я с жадностью смотрела на любимое лицо, впитывая каждую чёрточку… С горечью увидела седую прядь на виске, которой не было раньше, синяки под глазами, скорбные морщинки в уголках губ…
– Я люблю тебя, – выдохнула я, делая первый шаг навстречу. Максим вздрогнул, как от удара.
– Я пришла, чтобы сказать тебе об этом. И о том, что жалею о своём отъезде. И о том, что не простилась. Не выслушала тебя. Прости меня, Максим.
Он медленно подошёл ко мне и схватил за руки.
– Это не сон? – выдохнул Громов, прижимая мои ладони к губам. – Пожалуйста, скажи мне, что это не сон!
– Нет, – я покачала головой и улыбнулась. – Совершенно точно – это не сон. И я могу повторить – я тебя люблю. И теперь я даже знаю, когда это началось… С твоего самого первого рукопожатия и слов: «Для меня будет настоящей честью с вами работать».
Ни разу за всё время я не видела у Максима такого выражения лица. Полубезумного-полусчастливого. Его глаза светились надеждой и верой в чудо. Так светятся глаза у детей в предвкушении новогодних подарков.
А потом он обнял меня. Уткнулся носом в макушку и прошептал:
– И ты меня прости. За недоверие и за… за грубость. Я так жалею, родная моя. Всё, что было со мной в этой жизни, оказалось ненастоящим… И когда я столкнулся с тобой, такой искренней, чистой, умеющей любить, верить, жить и не отчаиваться вопреки всему, я понял, что это такое – любовь. Не к детям, заслужившим её по праву рождения, а к чужому человеку, к женщине. Я никогда не чувствовал ничего подобного, Наташа… И я никогда не ревновал… раньше. Прости меня за это безумие, за то, что был груб. Каждый день после того, как ты ушла, я ругал и проклинал сам себя. Я не думал, что способен на такое, и мне было противно осознавать это, ведь своим поступком я напомнил себе отца в его безумной ревности к матери. Прости меня, родная… я отчаянно боюсь тебя потерять.
– И ты меня прости за то, что забыла, с кем ты общался в течение двадцати лет. Лена ведь живёт ненастоящим, она научила тебя не доверять людям.
Максим посмотрел мне в глаза. Я ободряюще улыбнулась. Взгляд его был виноватым.
– Я больше никогда не буду так груб с тобой, обещаю.
– Я знаю, что не будешь. И не ревнуй. Ты – мой единственный.
Когда он, шепнув «я люблю тебя», поцеловал меня, в душе что-то запело. Тихонько так, но очень радостно. Уже больше четырёх лет я не слышала песен в своей душе… И вот, благодаря Максиму, они вернулись.
Счастье наполняло меня, бурлило в крови, как пузырьки шампанского.
Мама! Ты видишь? Я смогла!
Я полюбила.
Мы сбежали с работы под радостный смех Светочки. Максим, улыбаясь, тащил меня за собой за руку к машине и, усадив наконец на сиденье рядом, сказал:
